Елена Арсеньева - Роковая любовь немецкой принцессы

Наталья увидела, что взор графа Андрея заволокло слезами, – и счастливо улыбнулась…

На мужа она едва повела глазами. И наконец закрыла их – словно бы с облегчением, что больше не увидит эту нелепую, ненавистную физиономию.

Губы ее еще шевелились, словно она что-то шептала. Граф Андрей приблизился, склонился. С другой стороны наклонился Павел.

– Не сбылось… – выдохнула Наталья. – Я ей не заплатила – и ничего не сбылось!..

Это были ее последние слова.

– Что она говорила?! – рыдая, выкрикнул Павел. – Что?!

Граф Андрей промолчал. Он знал о том давнем гадании, Наталья рассказала ему. Но Павлу Разумовский не стал растолковывать странные слова умирающей. Эта тайна принадлежала только им двоим, любившим друг друга.

Пока граф Андрей недвижимо стоял над телом возлюбленной, а Павел громко рыдал, оплакивая жену, кабинет покойной был по приказу императрицы вскрыт, шкатулка с письмами доставлена к государыне. Екатерина просмотрела их, задержалась взором на строках некоторых посланий, сардонически хмыкнула, увидав список долгов великой княгини, доходивших до трех миллионов рублей, и опечатала шкатулку. В тот же день императрица, цесаревич, принц Генрих, брат Вильгельмины, и все придворные, в том числе граф Разумовский, переехали в Царское Село. Тотчас же после переезда комнаты великой княгини в Зимнем дворце были переделаны и перестроены, а мебель подарена архиепископу Платону, духовнику Натальи, напутствовавшему ее перед кончиной.

Алымушка осталась не у дел и вынуждена была вернуться к Бецкому. Вскоре после этого она вышла замуж за первого же человека, который сделал ей предложение, за Александра Ржевского, поэта, масона, вице-директора Академии наук, вдовца, бывшего старше ее на двадцать лет. Поскольку Александр Ржевский совершенно не походил на то ничтожество, образ которого лелеял в своем воображении Бецкой, и никак не желал подчиняться вздорным порядкам, которые пытался установить для него Иван Иванович, он увез Глафиру в Москву. После их отъезда Бецкого хватил паралич, ускоривший его кончину.

А между тем Павел после смерти Вилли был в страшном горе. Он вел себя как безумный, приближенные и врачи опасались за его рассудок и жизнь. За ним следили, чтобы удержать от самоубийства.

Екатерина встревожилась. Она призвала к себе наследника и, не тратя лишних слов на утешения, вскрыла перед ним запечатанную шкатулку с бумагами Натальи. Выбрала несколько писем, протянула Павлу.

– Что это? – едва проговорил тот дрожащим голосом.

– Читайте.

Запухшими от слез глазами он с трудом разбирал слова. Почему-то это были слова любви, обращенные к его жене. И написаны эти слова были… графом Андреем! Fidиle et sincиre ami!

Павел долго не мог поверить, что держит в руках доказательство измены своей обожаемой жены и своего самого близкого друга. Это закончилось страшной истерикой. Из императорских покоев наследника унесли почти без чувств.

Наутро граф Андрей, как обычно, явился к цесаревичу, однако тот был странно задумчив. Сказал Разумовскому только несколько невнятных слов, сдержанно обнял его – и удалился к себе в опочивальню. И тут же растерянного графа вызвали к императрице.

Екатерина держалась непривычно холодно. Она вручила Разумовскому запечатанный пакет и велела собственноручно доставить в Петербург, фельдмаршалу князю Александру Михайловичу Голицыну.

Когда фельдмаршал вскрыл пакет перед своим высокопоставленным курьером, выяснилось, что письмо Екатерины предписывало графу Разумовскому остаться в Петербурге и принять участие в распоряжениях по погребению великой княгини.

Разумовский решил, что произошла какая-то ошибка. Он написал Павлу, умоляя объяснить причину удаления в такую минуту, когда он так желает быть полезным цесаревичу своей искренней, беспредельной преданностью.

Ответ пришел скоро и был, к ужасу графа Андрея, написан не лично цесаревичем, а секретарем. Смысл послания состоял в том, что приказ императрицы не может быть изменен ни под каким видом.

Графу Андрею осталось уповать только на то, что рассудок Павла помутнен горем, что после похорон все так или иначе уладится…

Тем временем стало известно, что тело покойницы подверглось врачебному вскрытию. Выяснилось, как записала в своем дневнике Екатерина, что «великая княгиня с детства была повреждена, что спинная кость не токмо была такова, но часть та, коя должна быть выгнута, была вогнута и лежала у дитяти на затылке. Кости имели четыре дюйма в окружности и не могли раздвинуться, а дитя в плечах имел до девяти дюймов…».