Даниэла Стил: Дом

Такси остановилось у дома на Скотт-стрит. Сара расплатилась с водителем, взяла кейс, вышла из машины и позвонила у черного входа. Как она и предполагала, здесь было заметно холоднее и туманнее, и она в своем летнем жакете даже почувствовала озноб. Под темно-синим костюмом на ней был надет только тонкий белый свитер, что придавало ей деловой вид. Сиделка, открывшая дверь, улыбнулась Саре. Ей потребовалось немало времени, чтобы спуститься вниз. До мансарды было четыре этажа и цокольный этаж, а пожилые женщины, ухаживавшие за Стенли, двигались медленно. Та, что открыла дверь, начала работать у Перлмана сравнительно недавно, но уже видела Сару.

- Мистер Перлман ждет вас, - вежливо сказала она и, отступив на шаг, пропустила Сару, закрыв за ней дверь.

Они пользовались черным входом и лестницей, по которой было удобнее добираться до чердака. Парадным входом не пользовались долгие годы. Он был заперт на ключ и закрыт на задвижку. Свет в главной части дома никогда не включали. В доме долгие годы светились только окна мансарды. Еду готовили на том же этаже в маленькой кухне, которая когда-то служила буфетной. Главная кухня, ставшая теперь историческим экспонатом, располагалась в цокольном этаже. В ней имелись шкафы с ледяным охлаждением и отделения для мяса. В прежние дни приезжал специальный поставщик и привозил огромные глыбы льда. Кухонная плита представляла собой реликвию 20-х годов, и Стенли не пользовался ею по крайней мере с 40-х годов. Эта кухня была рассчитана на целый штат поваров и слуг, которыми управляли бы экономка и дворецкий. Это не имело ничего общего с образом жизни Стенли. Долгие годы он приходил домой, захватив по дороге сандвичи или готовую еду в каком-нибудь незатейливом ресторанчике. Дом для него был местом, где он спал на спартанской латунной кровати, принимал душ и брился по утрам, а потом отправлялся в свой офис в деловой части города, чтобы делать деньги. Он редко возвращался домой раньше десяти часов вечера. А иногда приходил не раньше полуночи. Торопиться домой ему было незачем.

Сара, держа в руке кейс, медленно поднималась по лестнице следом за сиделкой. На лестнице всегда было темно, потому что освещалась она минимальным количеством тусклых ламп без абажуров. В давно прошедшие дни величия дома этой лестницей пользовались слуги. Ступени лестницы были сделаны из металла и покрыты вытоптанной до голых нитей старой ковровой дорожкой. На каждом этаже двери, выходящие на лестничную площадку, оставались закрытыми, и Сара увидела дневной свет только тогда, когда поднялась на самый верхний этаж. Комната Стенли находилась в конце длинного коридора, и большую часть ее площади занимала больничная койка. Чтобы кровать уместилась, узкий одностворчатый шкаф пришлось выставить в коридор. Возле койки стояли только сломанное старое кресло и маленький прикроватный столик. Когда Сара вошла в комнату, Стенли открыл глаза и увидел ее. Она заметила, что у него замедленная реакция, и встревожилась, но потом у него заулыбались сначала глаза, а следом за ними и губы. Стенли выглядел очень усталым, и Сара вдруг испугалась, что он на сей раз окажется прав. Сегодня, как никогда прежде, он выглядел на все свои девяносто восемь лет.

- Привет, Сара, - тихо сказал он, любуясь ее молодостью и красотой. Для него тридцать восемь лет казались детским возрастом. Он смеялся, когда Сара говорила ему, что чувствует себя старой. - По-прежнему слишком много работаешь? - спросил Стенли.

Сара подошла к кровати и остановилась рядом с ним. Когда он видел ее, это всегда восстанавливало его силы. Она была для него как воздух и свет или как весенний дождь для цветочной клумбы.

- А как же! - улыбнулась Сара.

Стенли взял ее за руку. Ему нравилось прикасаться к ее коже, чувствовать ее тепло.

- Разве я не говорил тебе, что этого делать не следует? Ты слишком много работаешь. И когда-нибудь кончишь тем же, чем я. Жизнью в одиночестве на чердаке в компании надоедливых сиделок.

Он действительно не раз говорил, что ей следует выйти замуж и завести детей. Стенли сердито отчитал Сару, когда она сказала, что не хочет делать ни того ни другого. Сам он сожалел лишь о том, что не завел детей, и частенько убеждал ее не повторять его ошибок. Акционерные сертификаты, облигации, торговые центры и нефтяные скважины не заменят детей. Он сам слишком поздно это понял. Теперь единственной радостью и утешением в его жизни была Сара. Он любил добавлять дополнительные распоряжения к завещанию и делал это часто. Это давало ему повод увидеться с ней.