Пуаре умел убеждать. Устав от разглагольствований, он попросил помощницу принести прозрачные короткие серебристые панталоны в комплекте с пышной шелковой рубашкой, на которую надевают, как он кратко объяснил, аксессуар нового вида на легком остове, называвшийся лифчиком. Девушки с поспешностью надели его в примерочной, соседствовавшей с салоном показа мод. Легкое болеро оставляло свободу как дыханию, так и мягкому движению груди под тканью, но они все равно сомневались. Помощница произнесла слова, довершившие дело:
— И не надейтесь носить платья Пуаре, если останетесь в своих корсетах!
Мадлена глубоко вздохнула. Как высказать, что любовь представлялась невозможной без этой зашнурованной клетки? Как объяснить первое волнение, обучение удовольствию под нежными пальцами Леа, а затем страдание всех желанных частей тела, целый день зажатых под неснимаемым панцирем, вечернюю радость в момент расшнуровки в искусных руках горничной или нетерпение мужчин, запутавшихся в хитросплетении завязок?
Пуаре грохотал в соседней комнате:
— Знайте же, милые дамы, на любовную войну больше не выходят в ошейнике из ткани и стали, будто вы рыцари времен крестовых походов! Времена изменились! Вы находитесь в лучшем доме высокой моды, и я не хочу видеть мои платья на деформированных средневековыми доспехами телах!
Ни Мадлена, ни Леа не прислушивались к этим пламенным речам. Тем не менее сам их тон на них подействовал. После долгого молчания, двух-трех легких вздохов Леа согласилась:
— Хорошо!
Помощница протянула девушкам два домашних атласных пеньюара, и они проследовали в салон, где их ждали д’Эспрэ, Пуаре и немного мрачный молодой человек, которого они сначала не заметили. Он приветствовал их издали и отошел в сторону: служащий, наверное.
Здесь все было прекрасно: интимный будуар, несколько кресел, две кушетки, большое наклонное зеркало на ножках, позолоченные канделябры; на стенах — ряды всевозможных зеркал, уходящие в бесконечность. Наконец, тут и там были раскиданы круглые столики на одной ножке, маленькие низкие столы, нефритовые или лакированные восточные вазочки с отцветшими розами.
Вечерело. Пурпуровые занавески закрывали окна на проспект д’Антен, откуда время от времени приглушенно доносился цокот лошадиных копыт.
Мадлена, смутившись, села на рекамье [26] Кушетки эпохи Реставрации. Названы в честь Ж. Рекамье — подруги Р. Шатобриана, хозяйки салонов для высшего общества.
рядом с Леа, украдкой сжимая ее руку. Молодой брюнет вернулся с ворохом набросков и раздраженно посмотрел в сторону девушек. Пуаре заметил это.
— Милые дамы, поспешим, — сказал он. — Уже поздно. Выбирайте! — И добавил, обращаясь к графу д’Эспрэ: — Я дал недельку отпуска моим манекенщицам. У нас впереди тяжелая неделя. Но у дам есть вкус, не правда ли? Они смогут сами выбрать все по эскизам. После, если хотите, мы приступим к примерке моделей из коллекции. Итак, наряд для прогулки, для обеда, манто для театра, вечерние платья, домашнее утреннее платье.
Лучше, чем в «Фемине», подумала Леа. Все эти цвета… Казалось, ощущаешь нежность тканей. Неужели она тоже будет походить на этих длинных женщин, очерченных одной тонкой линией, со слегка сплюснутыми бедрами, почти без груди? Она пожалела о проведенном месяц назад курсе приема «Восточных пилюль» для увеличения своей небольшой груди.
Мадлена один за другим рассматривала рисунки и, как изучающая грамоту девочка, вслух произносила названия платьев, которые действительно были великолепны — «Утомление», «До встречи», «Мимолетная невзгода», «Непринужденность», «После снегопада», «В театре», «Первые радуги», «Птица Востока», «Была ли любовь», «Утренний ветер», «Наконец он!», «Чудесная весна». Она будто выбирала легенду к костюмам, а не покрой или ткань. Так, она отвергла великолепный английский костюм из белого муара, обшитый по краю мехом опоссума и названный «Для тебя одного», и предпочла ему платье из красной кисеи «За нас двоих!». Она выражала свое мнение уверенно, даже немного воинственно. Граф забавлялся, глядя на нее.
Он не желал ни в чем отказывать своим протеже. И уже предчувствовал их преображение, улыбался, видя их обеих на кушетке, немного запыхавшихся после столь поспешного освобождения от извивов корсета. Две пленницы, освобожденные от узды, думал граф, две молодые кобылы, только что сбросившие сбрую и попону на землю. Покончено с атласными портупеями, с доспехами на китовом усе. Они выглядели восхитительно уязвимыми. Д’Эспрэ не представлял, чтобы кто-то другой, кроме него, мог обладать ими.
Читать дальше