Елена Арсеньева - Первая и последняя (Царица Анастасия Романовна Захарьина)

Анастасия нахмурилась, недоумевая, а Магдалена достала из складок своих одежд малую коробчонку, всю унизанную жемчугом и золотыми звездками. Осторожно открыла коробочку-и Анастасия ахнула, увидав лежащие на бархате простенькие серьги.

«О… о, какие серьги! Двойчатки, да с бубенчиками! Новые?» — словно бы прозвенел в ее ушах возбужденный девичий голосок, и Анастасия тихо, растроганно засмеялась:

— Неужели те самые?

— Они, они, — смущенно кивнула Магдалена. — Помнишь тот вечер? Я их как раз примеряла, когда прибежал твой брат и сообщил, что пришли царские смотрельщики. От волнения забыла я серьги снять, а потом мы с тобой больше не виделись…

«Да, ты исчезла именно в тот вечер. Адашев тебя сманил!» — вздохнула Анастасия. Затем осторожно вынула из ушей тяжелые трехъярусные серьги, на которых золотые бубенчики чередовались с изумрудными кругляшами и жемчужными низками, а вместо них вдела старые, простенькие, принесенные Магдаленой. Руки у нее дрожали от волнения, Анастасия даже слегка оцарапала мочку, но не ощутила боли под восхищенным взглядом Магдалены.

— О… — выдохнула та. — До чего же ты хороша! Ну совсем как прежде!

Взглянув в зеркало, Анастасия поразилась своей цветущей красоте. Куда пропали хвори последних месяцев? Неужто серьги вернули ей былую молодость и здоровье? Или это заморское стекло льстит ей?

Задорно тряхнула она головой и усмехнулась, благодарно глядя на Магдалену:

— Спасибо тебе.

Та улыбнулась, поклонилась в пояс:

— Дозволь мне теперь удалиться.

На миг Анастасия растерялась. Так жаль расставаться снова. Надолго ли? Наверное, навсегда! Но тут же неприятное, лживое лицо Адашева встало перед ее глазами — и бесповоротно отделило от подруги и от сочувствия к ней.

— Иди, коли так. Бог с тобою! Возьми вот это от меня — на память.

Анастасия чуть не силой всунула в руки Магдалены свои драгоценные серьги. Та попыталась спорить, но царица нахмурилась:

— Возьми, сказано! Ну, прощай. Магдалена, подрагивая губами, вгляделась в лицо бывшей подруги, потом кивнула молча и резко повернулась к дверям. Подол ее одеяния взвился чуть не до колен, и Анастасия увидела: башмаки Магдалены подняты на высокие, не менее чем в пядь, каблуки. Так вот почему казалось, будто она подросла!

Царица больна — пополз шепоток по Кремлю. Совсем плоха! Лекаря Линзея, который отчаялся ее вылечить, царь собственноручно нанизал на острый посох и приколол к стене. Слух об этом раскатился по Москве. В Болвановке, где селились иноземцы, были, конечно, и другие лекари, но теперь все они затаились: ни один не желал для себя участи Линзея!

Тут до Москвы дошел слух о том, что на речке Малой Коряжемке близ Вологды построил храм преподобный Христофор. Близ того храма бьет ключ с водой, которая исцеляет все болезни. Все!

Сильвестр взахлеб нахваливал Христофора Коряжемского и всячески советовал везти больную царицу на богомолье в его обитель. Иван Васильевич заколебался. Еще неведомо, поможет ли вода царице, а что в такую даль везти истекающую кровью женщину — безумие, это он понимал без всяких советников. Поэтому царь послал гонцов за Христофором с наказом прибыть самому и привезти той целебной воды для облегчения царицыных страданий.

Анастасия так ослабела, что была согласна на все, лишь бы выздороветь. Горше всего для нее сейчас были, впрочем, не боли телесные и не слабость. Она опасалась, что вынужденное плотское отдаление может ослабить их с мужем духовную связь! Она прекрасно понимала, сколь много значит для такого страстного и пылкого человека, как государь, страсть. Немного утешало лишь одно: столь любимые ею Петр и Феврония, когда пожили довольно и почуяли приближение смерти, приняли иноческий чин, назвались Давидом и Евфросинией и с тех пор жили тоже как брат и сестра, хотя прежде объединяла их самая пламенная любовь.

Настала зима 1560 года. Христофор Коряжемский по санному пути явился в Москву, читал молитвы над Анастасией, отпаивал ее целебною водой, беспрестанно встречался с Сильвестром и смиренно увещевал царя, что всякая болезнь ни от чего другого насылается на человека, а от Божьего к нему нерасположения.

Ну понятно! Замыслы преподобного Христофора были шиты белыми нитками: Бог-де наказывал строптивого царя за нежелание примириться со своими мудрыми советниками!

Повинуясь просьбе жены, Иван Васильевич проводил коряжемского целителя с добром, однако держался отныне с Сильвестром еще холоднее.