Елена Арсеньева: Шпионка, которая любила принца (Дарья Ливен)

А между тем Наполеон III старательно искал любого предлога для войны с Россией. Это явствует хотя бы из того, какой скандал он пытался раздуть из пустого спора о словообращении между императорами («добрый друг» или «дорогой брат»). Он хватался за все поводы к ссоре, даже за самые ничтожные и искусственно создаваемые. Наполеон III вполне мог ждать, что единственный его поступок, который всегда вызовет одобрение со стороны его политических врагов слева во Франции, а заодно и в Англии, это война против Николая.

Дарья Христофоровна, которая была по-женски дружна с императрицей Евгенией и одновременно состояла в личной переписке с императрицей Александрой Федоровной, женой Николая, совершенно случайно узнала об избыточно-оптимистическом тоне депеш Киселева и попыталась предостеречь русскую императрицу. Однако Николай не зря называл жену «своей маленькой птичкой». В золотой клетке царского дворца она не хотела знать ни о чем дурном и предпочитала пожимать плечами в ответ на осторожные и настойчивые намеки Дарьи Христофоровны на русофобские настроения французского двора. А между тем княгиня Ливен очень следила за всеми парижскими настроениями и уже со страхом предвидела близкую войну.

Попытки Дарьи Христофоровны обратиться к императору напрямую сначала наткнулись на его неприятие, а когда дошли до него, было уже поздно.

Войну Дарья Христофоровна провела в Брюсселе, с великим трудом получив затем от Наполеона III разрешение вернуться в Париж. Императора оскорбили ставшие ему известными настойчивые попытки княгини предостеречь Николая, предотвратить войну, и он мстил ей. Вмешалась в эту историю (с возвращением княгини Ливен в Париж) также и Виктория, которая к тому же старательно подзуживала Николая. Не станем забывать, что Англия тоже участвовала в Крымской войне против России. «Красивая, элегантная, очаровательная девушка, с глубокими синими глазами, приоткрытым ртом, белыми правильными зубами» осталась в прошлом и очень скоро забыла, сколь пылко она была влюблена в русского принца.

Не везло молодому Александру с женщинами! Одна, от великой любви, предала его, другая — не по той ли же причине? — развязала войну против его родины…

Только в 1856 году, после окончания Крымской войны, закончились мытарства Дарьи Христофоровны, и она смогла вернуться в Париж, поселившись вместе с Гизо (он не покидал ее в скитаниях) все в том же особняке на Сен-Флорентен. Она печально встретила весть о смерти императора Николая и со смешанным чувством — о воцарении своего «принца». Впрочем, и новый государь, и его матушка вполне сумели оценить отчаянные, хотя и тщетные, попытки княгини Ливен образумить прежнего русского императора и обратить его внимание в сторону надвигающейся опасности. Увы, Николай в последние годы жизни стал живым примером крылатого выражения: кого боги хотят погубить, того они лишают разума.

Как ни странно, именно запоздалая благодарность венценосных особ стала причиной смерти Дарьи Христофоровны. Летом 1856 года вдовствующая императрица Александра Федоровна отправилась в Виртемберг, пригласив туда же княгиню Ливен. Отказаться было невозможно, хотя Дарья Христофоровна была простужена и чувствовала себя неважно.

Во время поездки она простудилась еще сильнее и теперь никак не могла избавиться от изнурительного бронхита. Гизо поднял на ноги лучших врачей Парижа, потом Европы, однако их усилия приносили только временное облегчение. Впрочем, доктора все же помогли Дарье Христофоровне протянуть аж до зимы 1857 года.

И тут дела пошли совсем плохо.

Сначала Дарья Христофоровна тревожилась, засыпала врачей вопросами, но когда убедилась, что у нее нет спасения, безропотно покорилась своей участи. 15 января утром она еще смогла собственноручно написать приглашение пастору лютеранской церкви, чтобы тот соборовал и причастил ее.

Когда пастор отошел от постели, Дарья Христофоровна вдруг начала что-то тихо, почти неразборчиво говорить. Гизо склонился к ее губам, пытаясь расслышать… и с изумлением обнаружил, что это были стихи:

Она слабо усмехнулась и умолкла.

Гизо узнал Байрона, стихи которого любил. Однако не во все — ох, далеко не во все! — тайны своей жизни посвящала его любимая подруга Доротея, а потому он так и не понял, отчего ж это она вздумала читать Байрона на смертном одре.