Жюльетта Бенцони: Ловушка для Катрин

Поступая таким образом, она знала, что обижает Мартена, отца Бертиль, требовавшего отдать ему соблазнителя. Но как ему объяснить ужас, который она испытывает от приступов народного бешенства? Пришлось бы рассказать о событиях, давно прошедших, когда в день гнева парижский народ повесил ее собственного отца Гоше Легуа на вывеске его лавки.

Аббат Бернар ее одобрил:

— Вы не смогли бы убить человека, — сказал он ей в утешение. И добавил:

— Если Бог захочет, чтобы он умер, он умрет этой ночью, убитый холодом, голодом или диким зверем. Вы были мудры, отдав его Божьему суду. Я скажу об этом Мартену.

Но Жерве не умер, и теперь Катрин укоряла себя за милосердие, которое она расценивала как излишнюю чувствительность. Покарай она этого мерзавца, ее город, дом и ее близкие не подвергались бы сейчас смертельной опасности. Она была недалека от мысли, что Божий суд имеет свои слабые стороны, и не понимала, по какой причине должна за это расплачиваться. Со вздохом Катрин тронула лошадь и пересекла главный двор замка.

В воздухе стоял страшный шум от звона оружия, ударов молотков и гула огня, и замок напоминал хорошо выдрессированного огромного сторожевого пса, готового к смертельной схватке. Набат все еще звонил: небо было черным.

Катрин присоединилась к Саре, отчитывавшей напуганных девушек с кухни.

— Можно подумать, — ворчала цыганка, — что через час их уже изнасилуют! Набат звонил всего три минуты, а шестеро из них уже спрятались под кровати! Эй, Гаспард, чем смотреть на небо так, будто оно тебе сейчас упадет на голову, ступай-ка лучше в сарай и скажи, чтобы подготовили для беженцев свежее сено. Вот уже первые подходят!

Девушка исчезла, подняв вихрь своей голубой юбкой. В ворота въезжала старая телега со сплошными колесами, в которую был запряжен бык. В ней сидели ребятишки вокруг немой от ужаса матери. Сара сделала движение, чтобы подойти к ним. Катрин ее удержала:

— Где дети?

— Они уложены. С ними Донасьена, и ты хорошо сделать, если к ним присоединишься. У тебя лицо человека, увидевшего Дьявола.

— Так я его и видела. У него было сто ревущих голов в касках, тысяча рук, опускавших топоры с одинаковым равнодушием на все, будь то живые тела или деревянные двери, и кидавших факелы в дома, из которых они вытаскивали жителей, швыряя их в грязь, чтобы потом зарезать как баранов.

Черные глаза Сары, придававшие ей несколько демонический вид, внимательно оглядели Катрин.. — Что ты будешь делать?

Катрин пожала плечами.

— Сопротивляться, конечно! Аббат уже собирается нам помочь. — И с наивной гордостью, более сильной, чем страх добавила:

— И пример должна подать я, потому что я — госпожа де Монсальви! Занимайся беженцами, я же отправлюсь к воротам Орийяка, посмотреть, как там идут дела. Наступает ночь, и наемники с вечера не станут осаждать замок. Они не найдут дороги. Но они должны были уже обосноваться на плато.

Развернув лошадь, Катрин пустилась обратно. Продвигаться приходилось медленно, так как ее окружал поток бегущих крестьян. У всех на лицах был написан ужас. Каждый, или почти каждый, уже пережил четыре года назад нашествие наемников Валетты, наместника кастильца Родриго де Вилла-Андрадо. Одни подверглись пытке, другие видели, как скончались под пыткой их близкие.

В ушах тех, кто остался в живых, еще стояли крики страдания и предсмертной агонии.

На ходу они молились, останавливаясь только для того, чтобы приветствовать Катрин и попросить ее покровительства. К каждому она обращала слова надежды и приветствия. Видя ее спокойной и уверенной, люди успокаивались, страх их становился менее гнетущим.

Город, который обычно с наступлением ночи и после сигнала к тушению огней становился похожим на свернувшегося клубком огромного черного кота, теперь наполнился шумом и огнями, казалось, что готовится большой праздник, если бы взгляды людей не были так тревожны. Даже в скрежете вывесок, раскачиваемых вечерним ветром, было что-то угрожающее.

На крепостной стене, над забаррикадированными по всем правилам воротами Орийяка, собралась толпа. Наседающие друг на друга мужчины, женщины, дети, старики яростно вопили и обрушивали поток оскорблений в адрес невидимого врага. Стоял невообразимый гвалт.

В середине толпы Катрин заметила Жосса, который пытался заставить их замолчать. Быстро привязав лошадь к кольцу у дверей шорника и подхватив платье, она бросилась по крутой известняковой лестнице, которая вела к обходной лестнице. Кто-то увидел, как она поднимается, и крикнул: