Роберта Джеллис - Рыцарская честь

В очаге громко треснуло, и дрова вспыхнули янтарным пламенем. Элизабет слегка отклонилась от огня, медленно сомкнула и вновь открыла глаза, огромные и чарующие. Блики пламени в очаге играли на нежной округлости щек, высвечивая гладкую, как у оливки, кожу, загнутые вверх большие ресницы казались не черными, а синими. Элизабет Честер была поразительно хороша: небольшой изящный нос, природно окрашенный яркий благородный рот, но больше других прелестей мужчин приводили в невменяемое состояние ее глаза. Все дело было именно в глазах, взгляд которых заставлял человека незнакомого замолкать на полуслове. Если обычно брюнетки берут нежно-карим цветом глаз, голубым или серым, то у Элизабет Честер они лучились изнутри, подобно тому как светится янтарным блеском пламя в очаге. Ее глаза порой делались жесткими и холодными, как топаз, но всегда оставались лучистыми и светлыми, сквозь них, казалось, можно было заглянуть в душу их хозяйки.

Даже явная озабоченность не могла замутить их прозрачности, а Элизабет сейчас была сильно взволнована. Минул год, как отец сказал ей о предложении графа Херефорда и своем решении принять его. Рассказывал об этом Честер длинно, извинительно и со всяческими подробностями, ожидая самого худшего, но Элизабет не возражала, и Честер потихоньку умолк, пристально вглядываясь в миловидное лицо дочери. Десять, двадцать или полсотни раз — Честер уже не помнил сколько — приезжали к ней свататься и уезжали ни с чем. Многим Честер отказывал сам, считая партии неподходящими: он любил дочь, как никто, и не хотел выдать за того, с кем она не была бы счастлива. Других же пытался ей навязать, применяя все формы воздействия, какие только мог придумать. Но в Элизабет не было кротости, свойственной женщинам того времени. Когда он ей приказывал — она смеялась ему в лицо, он ее бил — она ругалась, грозил уморить голодом — она плевалась. В конце концов он уступал, иначе жизнь его стала бы сущим адом.

Если Элизабет была не в духе, то одежда оставалась нестираной и нечиненой, стол накрывался кое-как, а еду готовили так, что было невозможно есть. Сама же она день и ночь скандалила, и ее ядовитый язычок отыскивал и жалил в самые уязвимые места отцовской больной совести. Последние лет пять Честер избегал ссор с дочерью. Он сообщал ей об очередном предложении и без вопросов принимал ее отказы. Но лишь отчасти его молчаливую покорность объясняло поведение дочери; главная причина состояла в том, что дочь Честера становилась все более полезной в делах политических. Теперь ее полезность, кажется, кончалась. Он порвал с королем Стефаном, а королева Мод удалила Элизабет из своей свиты. Королевское окружение оказалось для Элизабет закрытым, она больше не приносила отцу дворцовых новостей и перестала быть хорошей советчицей.

В этих условиях Херефорд становился мужем хоть куда: молод, строго говоря, даже моложе Элизабет, хорош собой, храбр, богат, душой и телом был заодно с Честером в политике. Земли Элизабет, наследованные от матери, лежали ближе к владениям Херефорда, чем к Честеру, а некоторые замки из приданого Элизабет стояли прямо на границе с имением Херефорда. Но главное, Элизабет знала лорда Херефорда, и он нравился ей. Поэтому Честер рискнул принять предложение Херефорда, преподнес его как совершившийся факт и понял, что не прогадал.

Элизабет тогда обрадовалась предложению не меньше отца. За год до этого она сама, между прочим, расставляла сети для лорда Херефорда и досадовала, когда, явно ею заинтересовавшись, молодой граф громко заявил, что жениться вовсе не намерен. Поэтому письменное предложение Херефорда уже год спустя после отъезда да еще на столь выгодных условиях женитьбы было для Элизабет торжеством. Теперь же она была не совсем уверена, что ей нужны трофеи этой победы, но отступать уже было слишком поздно.

У Элизабет Честер имелось немало недостатков, но склонности обманывать себя среди них не было. И тихий час у камина был потрачен на то, чтобы честно разобраться, почему возвращение Херефорда ее расстроило. Разумеется, он ей нравится и кажется привлекательнее всех, кого она до сих пор встречала; их смешат одни и те же вещи, оба любят мужские забавы и смелые шутки. Он богат, отец оставил ему хорошее наследство, но для нее это не так уж важно, потому что, пожелай она богатства, могла бы выйти за лорда Сторма. Грубым он с ней не будет: мужчина, столь мягкий в обращении с матерью и сестрой, как лорд Херефорд, не станет жестоким по отношению к жене. Так что же? Молод, хорош собой, до того хорош, что дух захватывает, красавец самец. Тут Элизабет остановила бег мысли и прикрыла свои янтарные глаза. Вот, подумалось ей, где собака зарыта. Все дело в этом. Она безоглядно принимала в Роджере Херефорде все — отвагу воина, смех, его взгляды, все, кроме его страстности. У нее задрожали колени, и она положила на них руки, чтобы унять дрожь, а лицо и шею залила жаркая краска стыда, еще более украсив ее румянцем с лиловым оттенком. Этот приступ при мысли о полной физической близости был, конечно, связан с былыми домогательствами, но не то было главной причиной. С Роджером это никак не связывалось; по отношению к нему не было ни холодного безразличия, ни голой неприязни; ей, оказывается, была невыносима страстность Роджера, которая будила в ней ответную страсть. Всякое его прикосновение возбуждало ее так, что хотелось кричать и колотить, но она не могла удержать себя, чтобы не заставить его прикасаться к себе еще и еще.