Кэтлин Вудивисс - Зимняя роза

Она снова посмотрела на омытые дождем окрестности за забрызганными стеклами, совсем не обращая внимания на брата, который осторожно пробирался к графину с виски, замеченному им на боковом столике. К своему большому огорчению, Эриенн увидела, что мост все еще не рухнул, что подтверждал одинокий всадник, проезжавший по его брусчатке. Человек этот, казалось, особенно не спешил, но приближался уверенно, словно мелкий дождь его не пугал, а времени у него было сколько угодно. Эриенн пожалела, что у нее все обстояло иначе. Вздохнув, она обратила взгляд на Фэррелла и тут же гневно топнула своей изящной ножкой:

— Фэррелл? Тебе разве не достаточно?

— Да-а, это доброе имя отца, его я пытался защитить, — пробормотал он, не отрываясь от своего занятия. Трясущейся рукой он наполнил стакан до краев. Воспоминания о дуэли преследовали его. Снова и снова он слышал оглушительный грохот своего пистолета, видел изумление и ужас на лице секунданта, который все еще стоял с платком в высоко поднятой руке. Эта картина навсегда отпечаталась в его памяти. В тот момент его охватило странное чувство ужаса и буйного ликования, когда его противник отступил назад и схватился за плечо. Кровь быстро просочилась через пальцы Ситона, и Фэррелл замер в ожидании, когда тот рухнет. Вместо этого противник выпрямился. Нахлынувшая было на Фэррелла волна облегчения была тут же смыта водопадом холодного пота. Когда пистолет Ситона медленно поднялся и зловеще остановился на уровне его груди, со всей ясностью он осознал полное безумие выстрела до сигнала о начале дуэли.

— Ты бросил вызов человеку, который гораздо опытней тебя, и все из-за игры в карты, — упрекнула Эриенн.

Слова сестры не дошли до Фэррелла, потому что в голове у него все шумело. Завороженный сценой, медленно разворачивавшейся в его памяти, он видел только зияющий зрачок пистолета, который поверг его в ужас тем ранним утром, слышал оглушительный стук собственного сердца, чувствовал холодящий все внутри страх, который он теперь снова и снова переживал по утрам, пробуждаясь. В то холодное утро пелена пота застилала его глаза, а он был слишком напуган, чтобы хотя бы моргнуть, опасаясь, что даже при малейшем движении смертоносная пуля сразит его. Разрывавшая на части паника охватила его и жгла нервы, когда он с воплем беспомощной ярости и отчаяния поднял руку и запустил разряженным оружием в своего противника, совсем не понимая, что ствол того, другого пистолета уже нацелен поверх его головы.

Грохот еще одного выстрела расколол утреннюю тишину, похоронив ее под лавиной разнесенных эхом раскатов, и превратил яростный крик Фэррелла в вопль агонии. Пронзительная молния прожгла ему руку и огненной болью взорвалась внутри черепа. Дым еще не рассеялся, а он упал на холодную, покрытую росой траву и извивался на ней в ужасных муках из-за боли и поражения. Высокий смутный силуэт приблизился и остановился рядом со склонившимся над его рукой врачом. Через пелену боли в неясном свете только поднимавшегося солнца он узнал своего палача. Хладнокровие Кристофера Ситона окончательно унизило его. Противник спокойно пытался остановить текущую из раны в плече кровь сложенным и подсунутым под сюртук платком.

Охваченный болью, Фэррелл осознавал, что, допустив нечестный выстрел, он проиграл гораздо больше, чем дуэль. Он полностью разрушил свою репутацию — это было сокрушительным поражением. Никто не примет вызова от труса, да и сам он не мог найти в своей душе тихой гавани, чтобы укрыться от собственного осуждения

— Парень оказался ранен по своей же глупости, — слова Ситона постоянно возвращались и изводили его, срывая мучительные стоны с его губ. Ведь Ситон ясно сказал:

— Если бы он не бросил в меня свой пистолет, мой бы не выстрелил.

Донесшийся голос секунданта был таким же далеким и глухим:

— Он выстрелил до того, как я подал сигнал. Вы могли бы убить его, мистер Ситон, и это ни у кого бы не вызвало вопросов.

— Я не убийца детей, — прорычал Ситон в ответ.

— Уверяю вас, сэр, в этом нет вашей вины. Я бы только предложил вам побыстрее уехать, пока здесь не появился отец мальчика и не создал еще больших проблем.

Как думал Фэррелл, секундант был уж слишком снисходителен. Его охватило желание дать понять, что он настроен иначе. Он прокричал целый набор грязных ругательств, выплескивая беспомощный гнев на этого человека вместо того, чтобы честно признать свою трусость. К его большой досаде, оскорбления вызвали у соперника лишь легкую презрительную улыбку. Он отошел, ничего больше не сказав, как будто Фэррелл был ребенком, на которого можно не обращать внимания.