Дэниел знал женщин, которые действительно находили утешение в религии, но Сьюзан это не подойдет. Он был убежден в этом. Этой девушке нужна другая жизнь. Ей необходимы веселье, смех и чувства. У нее должны быть дети — не ученицы, которые меняются каждый год, а свои собственные. Дэниел настолько отдался своей работе, своей адской жизни, что оказался слеп во всем, что касалось Сьюзан.
— Я хорошо справляюсь о своими обязанностями, Дэниел.
— Я знаю.
— Мне одной из первых послушниц доверили такую ответственную работу.
— Ты всегда была прекрасной учительницей. — И с нажимом добавил: — Но тебе нет нужды оставаться в ордене! Ты можешь поехать куда захочешь.
— Ты не понимаешь, — с горечью ответила девушка. — Ты не хочешь понять.
— Я пытаюсь! Черт побери, я и правда пытаюсь.
Дэниел коснулся щеки, шеи Сьюзан, желая ее успокоить, и ощутил хрупкость стоявшего перед ним создания. Ему захотелось сбросить с ее головы покрывало, чтобы узнать, сохранили или нет ее волосы тот огненный цвет. Но не смог. Иначе напугал бы ее окончательно. Безвольно опустил руки. Потом приложил ладонь к ноющему боку — боль не прекращалась весь день.
— Ты считаешь, что у меня не хватит сил для такого служения, да, Дэниел?
— Я думаю, что ты способна сделать больше, чем тебе может предложить монастырь.
— Я буду трудиться для Бога и его детей. Что может быть больше?
Дэниел двинулся к кровати.
— Ты не узнаешь целого моря чувств.
— С мужчинами?
— Да, с мужчинами!
— То, что я видела, — Сьюзан бросила на Крокера значительный взгляд, — заставляет меня думать, что я не много теряю. — Она отступала, пока не уперлась в стену. — Я много думала об этом. И все решила. Я поступаю осознанно.
— И у тебя нет никаких сомнений?
Она открыла рот, чтобы дать утвердительный ответ. Но слова не шли с языка. Разве она может солгать Дэниелу? Разве может солгать себе?
— Ты совершаешь ошибку.
— Это твое мнение.
— Я не позволю тебе сделать это.
— Почему? — Сьюзан оттолкнулась от шершавой каменной стены и, обойдя Дэниела, отошла в сторону, чтобы не чувствовать себя загнанной в угол. И не бояться. — Почему ты не можешь благословить меня?
Дэниел сделал глубокий вдох, взял себя в руки и посмотрел на Сьюзан.
— Там столько всего ждет тебя, Сьюзан. И ты знаешь это. Но вместо того чтобы взглянуть своим страхам в лицо, ты загоняешь их глубоко внутрь и запираешься в своего рода башне из слоновой кости, где люди не смогут напугать, обеспокоить или дотронуться до тебя.
— А ты главный знаток того, как следует жить?
Слова ужалили его. Больше, чем можно было предположить. Он опустил руку, которой держался за больной бок, и гордо выпрямился.
— Дэниел, прости меня. Я не хотела.
— Хотела. И ты права. — Он подошел к двери и взялся за ручку. — Вероятно, я пытался удержать тебя от ошибок, которые совершил сам.
— Не уходи!
Дэниел помедлил, прислонясь к косяку.
— Прощай, Сьюзан.
— Когда ты снова придешь?
Он встретил встревоженный взгляд, но его собственные глаза, скрытые тенью, остались непроницаемыми.
— Дэниел, между нами все должно остаться как прежде. Ты мой друг. И мне будет приятно видеть тебя, беседовать с тобой. Когда я приму постриг, тебе не придется пробираться сюда тайком.
Он покорно вздохнул:
— Думаю, что когда ты станешь монахиней, то не захочешь видеть такого человека, как я.
— Я всегда буду рада тебе, Дэниел.
— Возможно. Но я не смогу навещать тебя. Мне нестерпимо будет видеть тебя такой… — Тряхнув головой, Дэниел произнес: — Ничего. — Провел пальцем по ее щеке, оставив красную полоску. — Уже поздно. Тебе надо отдохнуть. — Он посмотрел на Сьюзан долгим, тяжелым взглядом, скрывая за ним разрывающее сердце сожаление, и собрался открыть дверь.
— Нет, Дэниел. Не уходи!
Она протянула руку, чтобы удержать его.
Ладонь коснулась крепкого тела.
Мужского тела.
Вздрогнув, Сьюзан отдернула руку. У нее словно открылись глаза, и она увидела, что Дэниел больше не мальчик, которого она обожала, а мужчина. Мужчина.
Она часто задышала, по спине пробежал холодок. Когда это случилось? Когда исчезли последние детские черты? Когда Дэниел стал мужчиной?
— Сьюзан?
Дэниел шагнул вперед, испуганный белыми пятнами, проступившими на ее щеках. Его досада готова была прорваться наружу. Про себя он всегда с улыбкой думал о том, что она стала послушницей. Он знал, что у св. Франциска ей будет хорошо, она окрепнет душой, познает себя. Но сто чертей! Он и подумать не мог, что она решит здесь остаться.
Читать дальше