Мануэль Гонзалес - Любовь и чума

— Отец мой! Вы нуждаетесь в спокойствии, и потому прошу вас отправиться в приготовленную для вас комнату! — сказал он Бенедетти. — А вы, друзья мои, — добавил он приветливо, обратившись к торговцам, — отправляйтесь домой, и, если подозрение, что нынешняя стычка была вызвана греками, подтвердится расследованием, я сумею заставить оказать правосудие невинным и виновным.

Торговцы удалились. Азан сопровождал их до выхода из Перы. Пропустив их на улицу, он обратился к ним и сказал с благодушной, дружелюбной улыбкой:

— Откиньте теперь все заботы о будущем! Вам нечего бояться при поддержке такой влиятельной особы, как наш высокородный господин и посланник, Валериано Сиани!

Но как только калитка закрылась за торговцами, далмат захохотал нервным, злорадным хохотом, отрывистым и резким, как крики хищной птицы.

История столкновения между венецианскими и греческими подданными входила, разумеется, по внешним признакам, в категорию уличных простонародных свалок. Но Сиани и Орио взглянули на все это с другой точки зрения и глубоко задумались. Перед ними возник крайне важный вопрос: как соединить действия, явно противоречившие друг другу, а именно заставить Мануила Комнина произвести строгий суд над виновными греками и сохранить всецело инструкции республики, возбранявшие всякие настойчивые требования.

Посланники сидели уже довольно долго в молчаливом раздумье, когда Орио встал стремительно с дивана.

— Друг! — произнес он отрывисто. — Я не могу дышать в этой зеленой клетке! Этот воздух, пропитанный острыми ароматами, раздражил мои нервы.

— В таком случае отправимся куда-нибудь! — отозвался Сиани.

— Пойдем к морю! — сказал Молипиери. — Мне нужен его влажный и живительный воздух.

Они вышли из сада и пошли тихим шагом вдоль опустевшей улицы. Когда они достигли берега Босфора, Сиани остановился и устремил выразительный взор на лицо Молипиери.

— Выслушай меня, Орио! — начал он тихим, но решительным голосом. — Сегодняшняя сцена доказала нам ясно, что и мы, несмотря на наше положение, ничем не защищены от засад и насилия и должны вести себя крайне осторожно.

— Богом клянусь тебе, Сиани, я только что хотел обратиться к тебе с таким же предупреждением.

— Прибереги его для самого себя! — отвечал Валериано задумчиво. — У меня больше шансов избежать западни, и это обусловливается моим образом жизни. Ты же — другое дело! Ты посещаешь оргии, а там в большом ходу отравы и кинжалы. Тебя, наконец, могут зарезать совершенно случайно, когда ты пробираешься, как вор, в глухую полночь к мусульманским гаремам, на свидание с какой-нибудь восточной красавицей.

— Я знаю, Валериано, что часто тревожу тебя моими сумасбродствами, — сказал растроганно Орио, — но с нынешней минуты я даю тебе слово ночевать всегда в Пере. Я постараюсь пить и любить только днем!

В то время как они безжалостно раздавливали на мелкие куски попадавшиеся им под ноги раковинки, сверкавшие при лунном свете, как драгоценные камни, из-за группы мастиковых деревьев вышел какой-то нубиец в короткой полотняной тунике.

Остановившись с видом нерешительности перед молодыми людьми, он окинул их испытующим взглядом. Затем, вынув из складок своего красного шелкового кушака небольшую записку, он подал ее Сиани.

— От кого? — спросил последний.

— От молодой, благородной девушки, синьор, имя которой вы увидите в конце этой записки.

— Да разве женщины удостаивали меня когда-нибудь своими посланиями? — отозвался Валериано с улыбкой. — Раб, ты ошибаешься. — И он добавил, указывая на Орио:

— Тебя послали, вероятно, к этому молодому господину.

Орио выхватил записку из рук своего друга и распечатал ее в полной уверенности, что она может предназначаться только ему. Вот что прочел он:

«Следуйте смело за посланным мною нубийцем.

Зоя».

Он страстно прижал бумажку к губам, между тем как слуга обратился снова к Сиани.

— Синьор, сказал он — припоминая данные мне инструкции, я вижу, что моя госпожа послала меня именно к вам, а не к этому патрицию.

Сиани покачал отрицательно головой.

— Верный раб, — заговорил Орио, опуская золотую монету в руку нубийца, — скажи мне по секрету: твоя молодая госпожа, которую ты называешь прекрасной и благородной и имя которой Зоя — не очаровательная ли дочь великого логофета?

— Вы угадали, синьор, — ответил нубиец, бросая вокруг беспокойный взгляд, как бы опасаясь, что слова его могут долететь до чьих-либо нескромных ушей.