Василий Гонзалес - Молитва Времени

Последний раз я его видел больше двенадцати лет назад. Это было первого января, около часа дня. Он сказал, что уходит на поиски бананов для девушки. Его девушка крепко спала после затянувшейся до утра новогодней ночи. Он не был моим другом, я бы назвал его просто своим хорошим знакомым, приятелем. Мы вместе ходили в клубы и на дискотеки, знакомились с девушками, устраивали вечеринки, развлекались. Он был старше меня лет на десять-двенадцать, во всяком случае, так выглядел. С ним было весело, он знал толк в развлечениях, ничего не боялся, был прекрасным собеседником, был абсолютно ненавязчив. Неизменная вежливость, тактичность, иногда доходившая до абсурда, тончайшее чувство юмора и невозмутимость в самых диких ситуациях (а в такие мы несколько раз попадали: все-таки лихие девяностые) делали его прекрасным товарищем. И я рад был бы назвать его своим другом, но он сам тактично, но твердо держал дистанцию. Тем не менее, мы прекрасно проводили время. В течение последних двенадцати лет я нередко с теплотой вспоминал различные эпизоды наших совместных «подвигов». По меркам конца девяностых, он был почти обычным прожигателем жизни с большими деньгами и без определенного занятия. Высокий, атлетически сложенный брюнет с правильным аристократическим лицом. Глубокий шрам, пересекавший лоб, разделявший правую бровь на две неравные части, оттягивавший внешний уголок глаза немного вниз, и заканчивавшийся зигзагом на скуле, не портил его, но придавал мужественность. На мой вопрос, откуда такая красота, он отшутился, мол, упал с лошади. Больше о происхождении шрама я его не спрашивал.

Он был почти обычным. Почти, потому что были в его поведении некоторые странности, не без этого. Например, он обращался ко мне на «вы». В любых ситуациях и в любом состоянии. Мои немногочисленные попытки перейти на «ты» он пресекал, объясняя, что именно обращение на «вы» позволяет ему чувствовать себя свободно в общении со мной. И не только со мной: я ни разу не слышал, чтобы он к кому-то обратился на «ты», даже к мимолетно, одноночно знакомым девушкам. Даже наутро с полотенцем на бедрах. Это было странно, колоритно. Также мне казалась странной его эрудиция. Казалось, что он знает все обо всем. За полгода знакомства мы не затронули ни одной темы, по которой он не смог бы дать грамотного комментария. А говорили мы о многом и подолгу. Мы говорили об искусстве, истории, политике, религии, науке, философии, юриспруденции, словом, обо всем. Обычное дело для двух подвыпивших мужчин волею случая оказавшихся вечером без компании женщин. Мой приятель не только показывал прекрасное знание предмета, но и зачастую имел свой критический взгляд относительно, казалось бы, бесспорных фактов. При этом он часто цитировал наизусть первоисточники: статьи гражданского кодекса, Конфуция, Достоевского, Библию, Коран, я всего не перечислю. Также он бегло говорил почти на всех европейских языках. А что уж говорить о его русской речи. Когда он что-то рассказывал, нередко возникало ощущение, что он цитирует наизусть какую-то книгу. Его речь была абсолютно, ненормально правильной. Я не спрашивал, откуда такой громадный объем знаний. У нас как-то само собой сложилось правило: мы не спрашивали друг друга о прошлом, о роде занятий, не лезли друг другу в душу. Как я и говорил, мой приятель держал дистанцию.

Деньги для него не были проблемой. Даже не то, что проблемой. Его небрежное отношение к деньгам, ценам, вещам говорило о том, что средств у него по-настоящему достаточно. Не просто много, а именно достаточно, достаточно для всего. И он либо к этому давно привык, либо вырос в соответствующей атмосфере.

Иногда его желание веселиться становилось почти отчаянным, с явным перебором: если таблетки – то горстями, если курить – то сигарами, если секс – то непременно групповой, с несколькими девушками. В такие моменты шрам его ярко проявлялся, краснел. Тем не менее, он оставался вежливым и тактичным, и я старался не обращать внимания на его кратковременные всплески, происходили они нечасто. В такие моменты мне отчетливо было видно, что его эмоциональность была поверхностной, что его кратковременные веселость и энтузиазм – не более чем отчаянное желание себя расшевелить, заставить себя что-то почувствовать. А иногда он мог без объяснений в разгар шумной вечеринки уйти, сказав, что сейчас вернется, и появиться только на следующий день или через несколько дней в своем обычном спокойном доброжелательном настроении.