Эмма Драммонд: Танцовщица

Лестер Гилберт планировал на следующее лето гастроли со спектаклем «Принцесса из Будапешта» по Америке. Никакого риска войны в этой стабильной стране. И ее карьера достигнет пика, если они с Францем завоюют сердца американских зрителей, как это случалось везде, где бы они ни выступали.

Что после Америки? Новый спектакль, новые гастроли? Еще больше славы, еще больше богатства, еще больше предложений того или иного рода. В какой момент появится новое лицо, новый талант привлечет внимание, новая девушка возьмет штурмом Вест-Энд? Большинство ее коллег, опасаясь чего-то подобного, выходили замуж за аристократов. Лейла же цеплялась за надежду, что долго ожидаемая встреча с Вивианом произойдет еще до того, как рассыплется волшебство.

Отставив в сторону поднос с ужином, принесенный служанкой, Лейла неподвижно сидела, пока девушка раскалывала ее волосы, расчесывая пряди так, чтобы они блестели. Неужели их когда-то вырвали те, кто в ее красоте видел лишь козни дьявола?

Миллисент была очень проворна, спокойна и давно привыкла прислуживать известным дамам. Она обращалась к Лейле «мадам» или «мисс Дункан» и знала свое место. Миллисент предугадывала желания своей госпожи, знала, как принять или отказать джентльменам, говорила грамотным языком, выглядела привлекательно, но не вызывающе, и была предана — однако Лейла так и не знала, нравится она девушке или нет. Впрочем, это не имело значения, пока та выполняла свою работу. Но были времена, когда Лейла тосковала по Нелли с ее некрасивым лицом, ужасающим акцентом и манерами. Или даже о Флоренс, с которой была в Кимберли. Их образы постоянно преследовали ее.

Отослав Миллисент, Лейла накинула сатиновый халат и прошла в комнату Салли, как делала каждый вечер перед сном. Девочка сейчас была розовощекой и пухленькой, по-прежнему веселой и по-прежнему уродливой. Лейла любила ее безумно. Сначала Рози, затем дочка Нелли дали ей то, чего никогда не было в ее собственном детстве. Глядя на спящую малышку, она молилась про себя, чтобы Салли никогда не ушла от нее, лишив единственной надежды на счастье в старости.

Когда она наклонилась, чтобы поцеловать девочку, в комнату тихо вошла Миллисент. На серебряном подносе в ее руках лежал сложенный лист бумаги.

— Нельзя ли подождать до утра? — раздраженно заметила Лейла.

— Джентльмен отказывается уходить, пока вы не прочтете записку, мадам, — объявила служанка весьма неодобрительным тоном.

Зная, что Миллисент никогда не назовет слугу или посыльного джентльменом, Лейла невольно почувствовала любопытство.

— Он сам принес ее?

— Он спросил, дома ли вы, — мне кажется, что у него ангина, — затем написал записку и настоял, чтобы я отдала ее прямо сейчас. — Она поджала губы. — Я закрыла дверь, но он по-прежнему там, мадам. Он такой человек, что не уйдет, пока не получит ответ… или пока я не пошлю за полицейским.

Лейла вздохнула, не желая ни с кем разговаривать в этот вечер.

— Не хотелось бы иметь дело с полицией. Глупый мужчина, возможно, слегка навеселе. Лучше я просто напишу ему несколько строк.

Взяв записку, она развернула ее и прочитала одно-единственное предложение, написанное столь знакомым почерком:

«На этот раз, клянусь, со мной нет огромной лошади».

Бумага полетела на пол, Лейла выбежала из комнаты Салли к дверям квартиры и распахнула их.

На его лице остались следы пережитой боли, а шею пересекал шрам, который не мог скрыть даже шелковый шарф. Но все же, несмотря на полученные ранения, его глаза снова были полны уверенности, и он казался еще выше и сильнее, чем раньше.

— Я знала, что мы встретимся, — призналась она, с трудом дыша. — Но все же я застигнута врасплох. Наверное, так будет повторяться каждый раз.

Взяв его за руку, она провела Вивиана вовнутрь, заметив:

— Я рада, что Оскара с тобой нет.

— Бедняга погиб под Преторией.

Ужас наполнил ее, когда из покрытого шрамами горла раздался этот свистящий шепот. «Такой голос, что девушка и глазом не моргнет, как окажется у него в постели».

Похолодев, она сказала:

— Тебя могли убить. Думаю, я тогда бы тоже умерла.

Он стоял, глядя на нее со столь знакомым выражением. И ее слова должны были стать чем-то очень важным.

— Вивиан… ничего не изменилось.

— Нет, ничего не изменилось, — согласился он, продолжая с улыбкой смотреть на нее. Затем поднял руку, нежно провел пальцем по ее щеке.

— Так много времени потеряно. Клянусь, что больше не буду медлить. Этим утром я узнал, что дед завещал Шенстоун моему сыну, назначив меня опекуном над поместьем до его совершеннолетия. Я собираюсь немедленно обосноваться в Шенстоуне и дважды в год ездить в Южную Африку, чтобы создать там конезавод. Это станет моим наследством для будущих детей — наших детей.