Мэгги Дэвис: Прелестная сумасбродка

Сегодня, на четырнадцатый день пребывания Мэри в лондонском особняке Уэстермира, на ней было черное шелковое платье с завышенной талией и пышными, по новой моде, рукавами. Кружевной ворот красиво обрамлял белоснежную шею. Свои золотистые волосы Мэри высоко взбила и стянула черньТми бархатными лентами. На белоснежной шейке на такой же ленте красовалась ониксовая камея в оправе из слоновой кости. Солнечные лучи играли в кудрях девушки, освещали правильное личико с полными чувственными губами, блистали в удивительных глазах. Мэри Фен-вик казалась воплощением элегантности и спокойствия.

Но это только казалось. До спокойствия ей сейчас было очень далеко.

— Сейчас у меня семнадцать платьев, — мрачно заговорила Мэри. — Самое первое герцогский портной сшил в первую же ночь и наутро вручил мне, а прежнее мое платье слуги отняли и сожгли.

Она тяжело вздохнула.

— Теперь у меня есть наряды для завтрака, для обеда, для ужина, для прогулок в экипаже — ума не приложу, зачем, если из дому меня все равно не выпускают! Ерунда какая-то, тебе не кажется? Что за дело герцогу до моих платьев? Но папа рассказывал, что, когда они с герцогом беседовали здесь в библиотеке, Уэстермир, не переставая, твердил что-то о «сумасшедших девицах, завернутых в отвратительное тряпье»! Я-то не жалела сил, взывая к его совести и разуму, а его, оказывается, интересовало только, во что я одета!

И Мэри снова испустила тяжкий вздох.

— Если хочешь знать мое мнение, милая Пенни, — продолжала она после недолгого молчания, — то пора взглянуть правде в глаза: мы проиграли. Подумай сама, — говорила Мэри, повышая голос и заметно волнуясь, — что я могу сделать? Тогда, в карете, этот ужасный человек меня просто не слушал — а сейчас не хочет видеть! Если бы не папочка, он, пожалуй, просто забыл бы обо мне!

— Мэри, не говори так! — с ужасом в голосе вскричала Пенелопа. — Не можешь же ты все бросить!

— А что мне остается? — Мэри налила себе еще чаю. — В разговоре с папой он заявил, что у него нет ни одной фабрики или шахты, а затем, не дав папе передохнуть, перешел к встречным обвинениям. Кричал, что «синие чулки» составили заговор против мужчин и хотят ниспровергнуть все устои английского общества. Похоже, он терпеть не может образованных женщин. А ты ведь знаешь, — продолжала она, пододвигая к Пенелопе новую чашку, — что истинная свобода для женщины немыслима без образования!

Разумеется, Пенелопа это знала: она ведь тоже читала гениальные книги Мэри Уоллстонкрафт.

— Может быть, он сумасшедший? — заговорила Мэри, прерывая молчание. — Весь этот бред о заговорах… И только сумасшедший на его месте стал бы отрицать, что владеет фабриками и шахтами в северо-западной Англии! Если это не так, откуда, спрашивается, у него такое состояние?

— Знаешь, Мэри, — задумчиво произнесла Пенелопа, — пожалуй, ты права. Тебе в самом деле лучше вернуться домой. Так ты ничего не добьешься! Ты уже две недели как в Лондоне, а герцог Уэстермир так и не соизволил тебя выслушать!

Мэри прикусила губу.

— Страшно подумать, сколько времени потрачено впустую! А ведь это время можно было бы употребить на помощь бедным… Да, как там Джонни Кобб? — с тревогой спросила она вдруг.

Пенелопа молчала, потупившись. Мэри побледнела.

— Боже мой, неужели наш ангелочек…

Ее подруга замотала головой.

— Нет, нет, он жив… пока. Но доктор Стек говорит, что надежды мало. Ведь бедный мальчик живет в полуразвалившейся лачуге, где сквозит изо всех щелей, спит на полу, а с тех пор, как отец его погиб в шахте, Джонни и его братьям и сестрам редко удается поесть досыта. Доктор говорит, в таких условиях чахотка убьет его за несколько недель.

Мэри Фенвик вскочила с места. Синие глаза ее заблистали решимостью.

— Нет, я не могу уехать! Вызов брошен, Пенни! Первый мой план провалился — не беда, придумаю что-нибудь другое!.. Но каков Уэстермир! Кто бы мог подумать, что на мой выпад он ответит собственным дьявольским ударом?

Поколебавшись, она все же выпалила:

— Представь себе, этот негодяй заявил папе, что намерен на мне жениться!

Пенелопа так и застыла с открытым ртом.

— Да, да, — продолжала Мэри, — об этом я тебе еще не рассказывала. И только послушай, в каких изящных выражениях этот благородный джентльмен изложил свое предложение будущему тестю!

«Ваша дочь, будь она трижды проклята, — так он начал, — опозорила меня на весь Лондон, погубила мою репутацию в клубе, сделала посмешищем при дворе. Будет только справедливо, если она разделит этот позор со мной. Все равно рано или поздно придется жениться, а чем отродье нищего попа хуже актрис, певиц и трактирных служанок, на которых женятся мои друзья?»