Элиза Ожешко: В провинции

— А что толку? С утра ворон стреляет, пообедавши спит, жалуется на скуку, нескромно отзывается о женщинах, вот тебе и весь толк! И способности, видишь, есть… а на что уходят?

Он вздохнул и печально покачал головой.

В трех верстах от Адамполя, сразу же за столбами, которыми были отмечены арендованные Снопинским земли графини X., зеленела прелестная рощица; роща эта, смесь березы с дубом, площадью не более чем в пятнадцать моргов, имела любопытную особенность: с двух концов своих она образовывала два вогнутых полукружия, как бы две большие ниши, обращенные к просторам окрестных полей и лугов. В каждой из этих ниш, созданных то ли самой природой, то ли рукой человека, располагалась усадебка: скромный особнячок о шести светлых окнах на фасаде, фруктовый сад и огороженный прочным частоколом двор со службами. Разделенные рощей, обе усадебки были так похожи одна на другую, что казалось, их строил один и тот же мастер. Разница заключалась лишь в том, что первая глядела на юг, а вторая — на север и в первой, южной, сад и хозяйственные постройки были несколько больше, из чего можно было заключить, что здесь больше и пахотной земли.

Если б в эту раннюю весеннюю пору вдруг оказался тут поэт с чуткой и пылкой душой, — как восхитился бы он неизъяснимой прелестью этого места, его неяркой красотой! На полях, едва одетых зеленым пухом, царила торжественная тишина, нарушаемая лишь жужжанием разнообразных насекомых, которые роями носились в воздухе и купали свои радужные крылья в потоках солнечных лучей. А то сорвется вдруг с межи жаворонок и со звонкой трелью взмоет ввысь, превращаясь в серое, чуть заметное на небе пятнышко. А то черно-белый аист, опустившись на кочку среди луга или на трухлявый пень давно срубленной вербы, громким клекотом огласит окрестности, а в ответ со стороны жилья донесется приглушенный расстоянием клекот аистихи. На зеленой опушке рощи кружатся, точно крылатые облачка, белые, желтые и голубые мотыльки, порхают над землей, присаживаются на молоденькие листики березы или на дубовую ветку и тотчас, сорвавшись с листьев, с ветвей, поднимаются все выше, к самым вершинам деревьев, а потом снова опускаются вниз, слетаясь, разлучаясь, преследуя друг дружку и приникая к траве.

Но самая оживленная и разнообразная жизнь кипела в укрытии, в глубине рощи. Там без умолку щебетали птицы, в кроне старого дуба постукивал дятел, добывая личинок себе на обед, в кустах призывно куковала кукушка, по деревьям, взмахивая пушистыми хвостами, прыгали белки, ветки под ними ходили ходуном, а зеленый мох у подножия деревьев шевелился от копошившихся в нем муравьев.

Меж стволов, среди густых ветвей пробивалось солнце, там ложась широкими полосами, тут мерцая тонкими искристыми ниточками и тщетно стараясь проникнуть в сумрачные укромные уголки, где птицы с тихим щебетом вили свои гнезда; над полянами, поросшими розовым багульником, носились стрекозы, гоняясь за добычей, порхали разноцветные мотыльки. А в просветах между кронами, в голубом небе, сгрудились белые облака, словно пытаясь заглянуть в эту темную глубь, где среди первых анемонов, высовывавших из травы свои лиловые головки, и веточек перезимовавшей клюквы, красневшей там и сям во мху, прыгала, порхала, пела и размножалась всякая мелкая тварь земная.

Вот такая идиллически простая, тихая и вместе с тем полная неугомонного движения природа окружала две маленькие усадьбы, приютившиеся в двух углублениях рощи. Невысокие, скромные, но чистенькие, стояли среди зелени два серых домика, и, глядя на них, как они так стоят, с трех сторон окаймленные рощей, а одной стороной, словно большим окном, смотрят на ширь полей и лугов, думалось, что живущим здесь людям непременно должно было сообщиться очарование безыскусственной сельской природы, которая не могла не воспитывать в их сердцах глубокого поэтического чувства выражающего себя так же скромно и просто, как она сама.

Надо заметить, что поэтический облик обеих усадебок отлично сочетался с их в высшей степени практическим устройством. Окрестные поля были возделаны с образцовой старательностью; ни один из соседних фольварков не мог позволить такой ровной и рыхлой пашней, так толково прорытыми на полях канавками и так толково расположенными, очищенными от зарослей лугами. На лугах этих паслись стада крупного скота и овец, правда, небольшие, но скотина вся была чистопородная и отлично ухоженная, а деревенские подростки, которые стерегли ее, отнюдь не имели, как это бывает, истощенного, унылого и оборванного вида, — напротив, чисто одетые, с румяными и веселыми лицами, они гонялись друг за дружкой по лугам и озорничали. Нередко то один, то другой усаживался на кочке, раскрывал букварь или молитвенник и, не забывая поглядывать на стадо, читал вполголоса или напевал Божественную песню.