Розалинда Лейкер - Золотой тюльпан. Книга 2

— Мне сказали, что видели, как она входила в один из домов на этой улице. Когда я спросила у прохожего, где мне найти художницу, он указал на вашу дверь.

— Боюсь, вы обратились не по тому адресу, госпожа.

Женщина вежливо присела в реверансе.

— Извините, что побеспокоила вас.

Хендрик закрыл за ней дверь и вернулся к работе.

Нельзя сказать, чтобы фамилия Вельдхейс было крайне необычной, но странное совпадение, что ее произнесли на пороге именно его дома.

Хендрик не мог точно сказать, почему случай с женщиной, зашедшей к нему в дом, запечатлелся в памяти, но в последующие дни он время от времени вспоминал о ней. Он полагал, что это последствия вспышки надежды, пробудившейся в нем при мысли, что он увидит кого-то, кто знал Анну много лет назад. Люди, не испытавшие чувства горькой утраты, понятия не имеют, какое утешение приносит разговор о покинувшем этот мир любимом человеке. Слишком часто окружающие избегали разговоров о покойном из благих, но совершенно неверных намерений, не подозревая, что каждый раз, когда Хендрик слышал произнесенное вслух имя Анны, она на несколько мгновений оживала вновь.

Он работал над автопортретом, поглядывая в зеркало, установленное на нужной высоте возле мольберта. На нем был богатый на вид костюм, взятый в одном из сундуков с реквизитом, и бархатная шляпа с длинным пером, прикрепленном украшенной драгоценными камнями застежкой, модная в прошлом столетии. Цель столь величественного одеяния заключалась в том, чтобы подчеркнуть свое положение преуспевающего художника, как делал в пору своего расцвета Рембрандт. Для Хендрика это был также вызов ненавистному покровителю, своеобразная демонстрация того, что он не зависит ни от чьей щедрости. Алетте следовало бы воспользоваться случаем и, сидя в мастерской, рисовать отца в роскошных одеждах, а не делать наброски в городе, чтобы потом рисовать на их основе картины в своей комнате наверху.

Неожиданно кисть его замерла между холстом и палитрой, и подозрение острой болью закралось в душу. Молодая художница! Под это описание вполне подходит Алетта. И опять же имена — Анна Вельдхейс и Алетта Виссер — связаны одними и теми же инициалами. Кроме того, кто-то видел, как молодая художница входила в дом, который мог быть, — а мог и не быть — его домом. Хендрик пытался избавиться от все растущего убеждения, будто существует определенная связь между его дочерью и упомянутым семейным портретом, но попытка не увенчалась успехом. Наконец, внимание его совершенно рассеялось, и он вышел из студии. Стремительным шагом поднявшись по лестнице, Хендрик направился к покоям, которые занимали его дочери. Дверь в скромную мастерскую была заперта, но под мощным толчком широких плеч Хендрика с треском распахнулась.

Несколько мгновений он свирепо смотрел на картины, прислоненные к стене. Потом поднял одну, нарисованную на доске из дуба явно не из его запасов. Глаза Хендрика угрожающе расширились, как только он заметил подпись «А.В.» Как смеет Алетта подписывать свою работу, не получив на это его разрешения! Все сомнения рассыпались, гнев горячей краской затопил лицо и шею, руки затряслись от бешенства. Хендрик швырнул картину на пол и схватил следующую. Затем начал переходить от одной к другой, уверившись сейчас, что его дочь и молодая художница, о которой наводили справки, — одно и то же лицо. В этих грубо выполненных работах чувствовался талант, стертый поспешностью, небрежной перспективой и непродуманным использованием цвета. Им место в восточном и южном районах города, где проживали ремесленники и обычные торговцы, но ни одна не должна появиться в западном, где располагались роскошные особняки зажиточных бюргеров и купцов. Неоконченный семейный портрет на мольберте, изображавший группу в скромно обставленной комнате, стал последним убедительным доказательством в глазах Хендрика. Все пережитые несчастья и волнения, все душевные страдания последних месяцев — со времени той злосчастной игры в карты — захлестнули его. Что-то сломалось внутри. Самообладание покинуло его.

С ужасным яростным ревом Хендрик бросился к окну и рывком распахнул его настежь. Потом собрал полотна, переломал о колено рамки и выбросил во внутренний дворик. Мария, лущившая на солнышке горох, встревоженно вскрикнула, когда картины, упав на булыжник, с треском разлетелись на щепки. Они не могли задеть или ударить ее, но страх заставил пожилую женщину подскочить на стуле, миска соскользнула с колен, и горошины запрыгали и заплясали, разлетевшись по всему двору.