Александр Корделл - Поругание прекрасной страны

— Поосторожнее выражайся при детях, — сказал отец.

— А как мы работаем! Ползаем на карачках в штольнях, где хозяева и свиней не стали бы держать, а они тем временем прогуливаются в своих парках, платят нам товарами и каждый месяц повышают цены в своих лавках!

— Ну довольно! — сказал отец.

— Нет, я еще и не начинала, — ответила Морфид и круто повернулась ко мне. — Иди попрощайся с матерью, Йестин, и помни, что это твой отец послал тебя совсем малышом работать на свиней хозяев, которые и так не знают, куда деньги девать.

— Хватит! — вдруг бешено взревел отец и так грохнул кулаком по столу, что я кубарем вылетел из комнаты и бросился по лестнице наверх.

Мать сидела в постели и, казалось, ждала меня.

— Ругаются? — спросила она.

— Ага, — ответил я. — Опять из-за хозяев, но сейчас уже кончили. Я сегодня иду работать, если только отец не передумает.

— Не передумает. Эта девчонка еще подведет нас своими разговорами под петлю.

— Сперва буду дробить руду, а потом перейду на вагонетки к братьям Хоуэллсам — учиться на тормозного. Ну, я пойду, ладно?

Мать рассеянно кивнула, и светлая улыбка сбежала с ее лица. Я всегда вспоминаю мать такой, какой она была в то утро: с каштановыми волосами, рассыпавшимися по плечам, она казалась удивительно красивой. Ее лицо дышало благородством — сразу было видно, что она дочь священника, а не прачки. Она нервно перебирала одеяло — волновалась, значит. Я уже закрывал за собой дверь, когда она меня окликнула.

— Йестин, отец говорит, что скоро настанут плохие времена и с деньгами будет туго. А я жду еще маленького. Нужно будет больше одежды, еды, молока. Вот почему тебе теперь приходится идти работать.

За последние недели она очень растолстела, а по утрам ее тошнило — скверный признак, как я слышал. От этих младенцев ничего хорошего не жди: гулящей Гвенни Льюис дьяконы общины житья не дают, а на миссис Пантридж весь поселок пальцами показывает. А когда Датил Дженкинс нагуляла ребенка, ее вытащили из первого ряда в молельне и гнались за ней по горе, размахивая библиями и палками. Морфид этого до смерти боялась, — я часто слышал, как она молилась, чтобы бог ее уберег. И вдруг на тебе, мать говорит об этом с улыбкой, как бесстыжая иностранка.

— Господи! — сказал я.

Я часто видел, как дюжие брюхатые ирландки отправлялись с корзинками на рынок в Абергавенни. Ну хоть миссис О'Рейли. Вот уж был живот так живот! Плывет себе по Северной улице, как корабль под полными парусами, ветер надувает ее юбки, ленточки от шляпки развеваются за спиной, щеки пышут румянцем, одному улыбнется, другой кивнет, и хоть бы что ей — а ведь весь поселок знает, что это у нее от Барни Керригана из Нантигло. Или вот видел я в хозяйской лавке Датил Дженкинс, дочку Большого Райса. Вся так и сияет, хорошенькая, как картинка, проталкивается сквозь толпу боком, чтобы живот не мешал, и стрекочет, как сорока. Приказчик Мервин Джонс, как всегда, отпустил шуточку:

— Эк ты раздобрела, Датил Дженкинс! Не иначе, как у тебя там трое!

— А то как же — два для Крошей Бейли и один для Уилла Бланавона, — отвечает Датил. — Мы с ним в воскресенье едем венчаться в Бринмор.

— А в молельню, значит, не пойдете? — задрав нос, спрашивает тощая миссис Гволтер.

— Да я скорей умру, чем переступлю порог молельни, — говорит Датил, положив живот на прилавок. — Уилл сказал: в Бринморе оно получше будет, а Томос Трахерн со своими дьяконами может катиться ко всем чертям.

— Булку, пожалуйста, — говорит миссис Гволтер, — и на два пенса обрезков. Нехорошо это, Мервин Джонс, когда женщина не знает, кто отец ее ребенка.

— А иногда бывает хуже, если знает, — хихикает Датил, глядя, как Мервин Джонс вешает мясо. — Уж вашего мистера Гволтера я бы к себе в постель сроду не пустила.

Все женщины, что были в лавке, так и покатились.

Но Датил не обвенчалась с Уиллом ни в Бринморе, ни в другом месте — какая уж там свадьба, если жених не явился. Мне было ее очень жаль, потому что весь поселок перемывал ей косточки: один называл одного, другой другого, а Морфид говорила, что тут не обошлось без Оуэна Хоуэллса, хотя Большой Райс, отец Датил, отлупил Уилла в Абергавенни до потери сознания да заодно и трех его дружков фермеров.

И вот теперь мать.

— Ну, — спрашивает она, — о чем ты задумался?

— Мне тебя жалко, — говорю я. — Тебе теперь небось житья не дадут?

Ее глаза вдруг стали совсем круглыми, и она расхохоталась так, что вся кровать ходуном заходила. Она протянула руки и крепко прижала меня к себе, смеясь и плача сразу, как это водится у женщин.