Евгения Марлитт - Дама с рубинами

— Даже теперь, после того как ты должен был убедиться, что оно не имеет ни малейшего законного основания? Ну, что же, зажигайте факел, чтобы осветить позорное пятно; иного вы ничего не достигнете. Тебя, Герберт, я совершенно не понимаю; ведь ясно, что бумаги, если они и существовали, по некоторым причинам исчезли; неужели ты не понимаешь, что, раздувая это дело, ты сильно грешишь против Балдуина?

— Что? Ты называешь грехом то, что я стараюсь искупить его вину? — гневно воскликнул сын. — Впрочем, для меня вопрос вовсе не в том, было ли тут сокрытие со стороны покойного; я защищаю теперь интересы живого и не допущу, чтобы его обкрадывали; я знаю слишком много и не могу допустить, чтобы этот вопрос остался невыясненным. Или ты, может быть, думаешь, что я соглашусь быть пассивным сообщником скрытой вины? Маргарита высказывает…

— Оставь, пожалуйста, эти фантазии! — воскликнула советница, — ведь для такой, ничем не занятой девичьей головы достаточно незначительного повода, чтобы приплести к нему целую цепь различных фантазий.

Ландрат повернул голову к молодой девушке.

— Не обижайся, Маргарита, — сказал он.

— Какой нежный, утешительный тон! — насмешливо произнесла мать, — каким нежным дядюшкой ты вдруг сделался, ты, у которого до сих пор не было и следа симпатий к дочери Фанни! Ну, что ж, будьте заодно против меня; я только одна не теряю головы; вы не убедите меня, пока я не увижу этого черным по белому!

— Ты увидишь это черным по белому, — спокойно и решительно проговорил Герберт, — церковные книги в Лондоне, вероятно, не сожжены.

— О, Боже мой, ты этим тоже хочешь сказать, дядя, что мой отец сам уничтожил находившиеся в его руках бумаги? — с отчаяньем воскликнула Маргарита. — Это неправда, он не делал этого; я буду защищать его и бороться против этого позорного обвинения, пока в моей груди будет биться сердце… Я твердо убеждена, что путешествия в Лондон не нужно; бумаги должны найтись здесь; мы должны лучше искать.

— К сожалению, я не могу подтвердить твои иллюзии, — возразил Герберт, — все бумаги, все документы, даже деловые книги были просмотрены самым тщательным образом, и ни малейшая записка не ускользнула от наших глаз; я обыскал весь бельэтаж, все ящики мебели, стоящей без употребления в гостиной.

В это мгновение яркая краска залила лицо молодой девушки; по ее телу пробежала дрожь, словно от сильного испуга.

— Все гостиные бельэтажа, говоришь ты? — спросила она, задерживая дыхание. — А комнаты бокового флигеля?

Ландрат с изумлением посмотрел на нее.

— Да как бы мне пришло в голову искать там?

— В комнате прекрасной Доры, в которую в течение многих лет не ступала ни одна человеческая нога? — с язвительным смехом спросила советница. — Вот видишь, Герберт, какие вздорные мысли бродят в этом девичьем мозгу!

— Я видела, что папа незадолго до своей смерти входил в нее, — сказала Маргарита, — он тогда заперся там.

— В таком случае немедленно отправимся туда! — воскликнул Герберт.

Маргарита помчалась вниз за ключами. Через несколько минут она вернулась и встретила Герберта в дверях сеней. Он был не один; его мать, закутавшись в теплые шали и платки, опиралась на его руку, причем, насмешливо посмотрев на внучку, заметила, что тоже хочет присутствовать при «отыскании этого клада».

Маргарита поспешила вперед и открыла дверь. Впервые в жизни переступила она через этот порог и видела над своей головой чудный расписной потолок. Свет полуденного солнца падал сквозь красные маки полуистлевших, но еще хорошо сохранивших свой цвет занавесок, придавая всей комнате красноватый отблеск.

Советница, войдя в комнату, замахала по воздуху носовым платком.

— Фу, какая атмосфера и сколько пыли! — с негодованием воскликнула она, указывая на мебель. — И ты, Грета, хочешь уверить нас, что твой отец был здесь последние дни пред смертью? Ведь эта дверь не отпиралась годами… Конечно, не удивительно, что в том коридоре ты видела всякие привидения; там ужасно страшно.

Маргарита молчала; она многозначительно посмотрела на дядю и указала на следы, шедшие по пыльному паркету от двери к письменному столу у окна.

Герберт раздвинул занавески, и солнце засверкало на прекрасных перламутровых и металлических арабесках письменного стола с выгнутой доской и с красивым верхом, состоявшим из шкафика, по бокам которого находилось бесчисленное множество ящичков.

Советница, вытянув шею, остановилась позади сына и внучки и не могла скрыть свое нервное напряжение.