Елена Арсеньева - Звезда королевы

Мария отказалась от услуг неопрятной горничной; она мечтала о том, чтобы никогда больше ее не видеть. Однако ни утром, ни днем тронуться в путь не удалось. Кузнец не появлялся в кузне до самого полудня, а потом возился с лошадью до темна. Мария уже соглашалась оставить охромевшую и купить другую лошадь, да узнала, что продажных в городке нет. Не имелось таковых и во всей округе: все реквизированы народной полицией.

Повторный ночлег в «Добром короле» покоя не принес: за стенкою горничная шумно ублажала хозяина; и чуть рассвело, Мария была на ногах. Данила, слава Богу, уже возился с каретой, так что первый луч солнца еще не коснулся высокого шпиля ратуши, когда Мария вновь была в пути. Выезжая из проулка, где ютился «Bon Roi», она оглянулась — дернула же нелегкая! — и укололась о темный взор полуодетой горничной, свесившейся из окна вслед повозке знатной постоялицы. Ну и злобные же взгляды у них, в Мон-Нуар, подумала Мария, словно все они тут, вместе с городом своим, — и впрямь порождение Горы ночи. С этой минуты Мария не переставала ожидать от судьбы новой каверзы, которая вскоре и не замедлила случиться.

Ехали по отвратительной дороге — все спуски да подъемы. Обочь стояли хилые деревья с обрезанными наголо ради вязанки хвороста стволами. Навстречу тянулись длинные обозы из Прованса, а раза два-три огромные телеги с впряженными в них четверками лошадей чуть не разбили легкую карету. Данила уворачивался молча, с перекошенным лицом и стиснутыми зубами: при малейшем отпоре провансальские возницы — самые вспыльчивые и грубые на свете — охотно избили бы кнутами кучера богатого экипажа.

Мелькнул впереди объезд, Данила тотчас повернул — и через полчаса неровной, мучительно-тряской езды случилось вот что: карета жалобно запищала, потом закачалась, словно некий великан решил позабавиться и потрясти ее, — и вдруг села с хрустом на «брюхо», а Мария, падая с сиденья, успела увидеть в окно, как весело катится прочь колесо.

Через несколько минут, когда она выбралась из кареты и подошел, хромая, Данила, выяснилось, что укатились два колеса. Враз.

Какие только чудеса не случаются на дороге, — но чтобы сломались одновременно две железные чеки…

Убедившись, что барыня жива, невредима и даже не сильно лютует, Данила осмотрел место слома — и долго стоял остолбенелый, обнаружив явственные следы подпилов. Сделавший это даже не позаботился скрыть свою злокозненность! Мария, однако же, не очень удивилась: она ждала чего-то подобного; а вот Данила, тот совершенно ошалел — хватаясь то за одну, то за другую половинку сломанной чеки, он то и дело повторял:

— Mais pourquoi, pourquoi [4] Но почему, почему ( фр .). , черт меня задери?..

Здесь следует пояснить, что Данилу, дворового парикмахера, матушка дала среди прочих слуг Марии с собою, когда та уезжала из России. Куафер быстро привык носить французское платье разных цветов и резонерствовать по поводу и без повода, коверкая что свой родной, что чужой язык. В доме баронессы Корф старались говорить по-русски, но вполне чужеземного поветрия, конечно, оберечься не могли. Несмотря на привившуюся любовь к спорам, в душе Данила оставался тем же русским крепостным, что и прежде, так что нынешних безумствований французских не принимал, не понимал — и понимать не желал, называя революцию не иначе как «злобесием» и «некошным», то есть нестоящим, негодным делом; а потому сейчас он плюхнулся Марии в ноги, как отцы и деды его делывали, и заголосил по-старинному:

— Не вели казнить — вели миловать, Марья Валерьяновна! Завела меня сюда не злая моя воля, а чаробесие!

У Марии рука чесалась на старого куафера-кучера: зачем недосмотрел, зачем колеса не проверил?! — но без «чаробесия» тут и впрямь не обошлось, она и сама не сомневалась в этом, тем паче что Данила кучером лишь по нужде содеялся. Поэтому, оттолкнув его носком туфли, она велела распрягать лошадей, чтобы седлать их к верховой езде.

— Верхом! По такой-то задухе [5] Жаре, духоте ( старин .). ?! — закудахтал Данила. — А добро ваше, а сундуки? Неужто бросим?!

— Ты что, вовсе обезумел? Узлов навяжем, навьючим на свободных лошадей! — Мария сердито скинула с плеч шарф: жара и впрямь подступала жестокая.

Конечно, милое дело — дождаться вечера, ехать по прохладе, но у марсельского причала нетерпеливо пританцовывает на зеленой волне «Сокол» — легкокрылый «Сокол», готовый улететь в родимую сторонку… Нет силы ждать до вечера!..

— Седлай, — велела Мария уже не столь сердито — видение корабля смягчило ее гнев.