Виктория Холт - Соперница королевы

— Вы его спасете, — опять взмолилась я.

Однако эмоциональную женщину, на мгновение появившуюся передо мной, уже сменила королева.

Она медленно произнесла:

— Я приняла тебя, Леттис, ради Лестера. Он желал бы этого. Но даже если бы он сам встал сейчас передо мной на колени и просил бы меня об этом, я была бы вынуждена ему отказать. Ничто не может спасти твоего сына… и твоего мужа… теперь. Они зашли слишком далеко. Я не смогла бы отменить сейчас их казнь, даже если бы очень захотела. Бывают времена, когда можно идти только вперед. Оглядываться назад нельзя. Эссекс пошел на это в трезвом уме и с осознанным стремлением себя уничтожить. Я вынуждена подписать его смертный приговор, а мы с тобой должны навеки попрощаться с этим безрассудным мальчишкой.

Я трясла головой. Я, кажется, обезумела от горя. Я подползла к ней на коленях и начала целовать край ее платья. Она стояла и смотрела на меня сверху вниз, и когда я подняла на нее глаза, я заметила на ее лице сочувствие. Затем она произнесла:

— Встань. Я устала. Прощай, кузина. Мне кажется очень странным этот безумный танец наших жизней — моей, твоей и этих двух мужчин, которых мы любили. Да, наша любовь к ним была сильна. Но один нас покинул, а второй готовится за ним последовать. Пути назад нет. Пусть свершится сужденное.

Какой старой она показалась мне со следами искреннего горя на лице.

Я собиралась взмолиться опять, но она покачала головой и отвернулась.

Аудиенция была окончена. Мне не оставалось ничего другого, как покинуть ее и на своей барже вернуться в Лестер-хаус.

Но я отказывалась верить в то, что она не смягчится. Я твердила себе, что когда дело дойдет непосредственно до подписания его смертного приговора, она не сможет этого сделать. По ее лицу я поняла, что она все еще его любит. Не так, как любила Лестера, конечно, но все же это была любовь. Я воспряла духом.

Но она подписала смертный приговор, и я опять низверглась в пучину отчаяния. Затем она его отозвала. Как я была счастлива, но совсем недолго, потому что она в очередной раз передумала, вне всякого сомнения, под давлением своих министров.

Она опять подписала приговор, и на этот раз уже окончательно.

В среду, двадцать пятого февраля, мой сын, одетый во все черное, вышел из своего узилища в Тауэре. Его отвели на лужайку перед башней Цезаря.

Положив голову на плаху, он начал молиться.

Его смерть потрясла весь Лондон. Палача едва успели живым вырвать из рук разъяренной толпы. Бедняга! Как будто он был хоть в чем-то виноват!

Королева заперлась в своих покоях и оплакивала его, а я не покидала своей опочивальни в Лестер-хаусе в ожидании известий о муже.

Приблизительно через неделю после казни Эссекса состоялся суд над бедным Кристофером. Его признали виновным и восемнадцатого марта обезглавили на Тауэрском холме.

Итак, я снова овдовела, к тому же потеряла сына, которого, несмотря на многочисленные недостатки, я любила больше жизни. Мой молодой муж, к заботе которого я так привыкла, тоже был мертв, и мне предстояло начать новую жизнь.

Все вокруг менялось. Королева перестала играть в молодую девушку. Мне было шестьдесят, это означало, что ей исполнилось шестьдесят восемь. Мы стали старухами, и нам больше не было дела друг до друга. Мне казалось, что с тех пор как мы с Лестером тайно занимались любовью, в ужасе ожидая разоблачения, минула целая вечность.

Я слышала, что она продолжает оплакивать своих любимых мужчин, самыми значимыми из которых были Лестер и Эссекс. Однако она также горевала об утрате Берли, Хиниджа, Хэттона и остальных. Она часто повторяла, что нынешнее время уже не рождает таких мужей, забывая о том, что они казались ей богами только потому, что она сама в те времена была богиней. А теперь она была просто старой женщиной.

Она умерла через два года после смерти Эссекса. До последних дней она никому не позволяла забыть о том, что она — великая королева. Страдая от периодических приступов болезни, не успев подняться с постели, она отправлялась на пешую или конную прогулку, чтобы народ мог ее видеть. В конце концов она простудилась и решила отправиться в Ричмонд, который считала самым уютным из своих дворцов. Ее простуда разыгрывалась, но она отказывалась лечь в постель. Когда же Сесил стал умолять ее об этом и сказал ей, что ради блага своего народа она должна лечиться лежа в постели, она ответила ему по-королевски гордо: