Сьюзен Виггз: Дороже всех сокровищ

Когда Барнет сел в шлюпку, у Эвана внезапно возникло чувство, что он больше никогда не увидит своего товарища. В ожидании день тянулся бесконечно. Даже Дрейка не было рядом, чтобы скоротать время. Его друг во главе большой группы моряков отправился на остров охранять пушки. Безоружные испанские моряки тоже высадились на остров, согласно договору.

Хокинз приставил к испанским заложникам дополнительную охрану. Их было только девять, десятый еще не прибыл. Видимо, наместнику трудно было искать добровольцев на роль заложников, и это обстоятельство еще более настораживало Эвана.

К вечеру Барнет не вернулся, и нервное напряжение Эвана достигло предела.

— Я еду на остров, — сказал он Хокинзу. — Возможно, мое знание испанского поможет выяснить, что они замышляют.

Он непроизвольно положил руку на пристегнутые к поясу ножны с кинжалом.

— Нет, — Хокинз нахмурился. — Никакого оружия. Даже столовый нож нельзя. Мы поклялись честью.

Эван не возражал. Хокинз был прав. Какое бы предательство ни готовили испанцы, англичане сдержат свое слово. Эвану вовсе не улыбалась перспектива умереть во имя чести, но еще менее ему хотелось жить зная, что он нарушил данное слово. Оставив в каюте кинжал, Эван направил маленькую шлюпку к низкому острову, ощетинившемуся стволами орудий.

Ботинки совершенно промокли, и, когда он ступил на каменистый берег, окутанный вечерним туманом, хлюпающие неприятные звуки сопровождали его первые шаги к форту.

Увиденное вселяло надежду. Оружия не было ни у испанцев, ни у англичан. Группа мужчин играла в карты на перевернутом вверх дном бочонке. Языковой барьер был преодолен жадным интересом к игре. Рядом на шесте, воткнутом в песок, висел фонарь, а над костром коптилась вязанка рыбы.

Дрейк сидел на каменистой земле, скрестив ноги по-турецки и прижимая карты к груди.

— Эван, дружище, — позвал он, — присоединяйся к нам. Я выиграл у наших хозяев целую пригоршню этих серебряных штучек. В следующей партии хочу рискнуть и поставить все.

Карты начал сдавать испанец. У Эвана, стоящего в стороне от игроков и чуть выше, была позиция, выгодная для наблюдения. Отсюда он прекрасно видел, что сдающий карты мошенничает.

— Энни! — Филипп Блайт остановил ее взглядом, в котором читались одновременно и гнев, и испуг. — Какого черта ты делаешь тут, на острове? Ты ведь должна быть на материке. Здесь ты можешь стать жертвой насилия…

— Я приехала в шлюпке дона Яго, — ответила Энни без тени раскаяния. — Отец, мне нужно поговорить с тобой. Дон Яго сказал, что ты отправляешься к англичанам в качестве заложника, — вспомнив неприятную улыбку дона Яго и плохо скрытую угрозу в его взгляде, девушка вздрогнула. — Я не хочу, чтобы ты ехал.

Энни взяла руку отца и прижалась к ней щекой:

— Это слишком опасно.

Дочь и отца окружали высадившиеся на острове англичане и испанцы, старательно изображавшие дружеские намерения, в которые Энни не верила.

Филипп мягко улыбнулся:

— Я должен подчиниться. Этого требуют условия договора.

— Но почему именно ты?

— Наместнику трудно было искать добровольцев, согласных исполнить роль заложников. А кроме того, дорогая, не забывай, в моих жилах течет наполовину английская кровь.

Энни сосредоточенно рассматривала прибрежную гальку, прислушиваясь к шепоту волн и издаваемому ими шуршанию.

— Английская кровь прольется так же легко, как и любая другая, когда пираты обнаружат обман.

Филипп насторожился:

— Почему ты думаешь, что готовится какой-то обман?

— Я не верю ни дону Мартину, ни дону Яго, — ответила она, не поднимая глаз.

Филипп устало вздохнул, и Энни взглянула на отца. Какой неизгладимый след оставили на его лице прожитые годы! С тех пор, как она помнит себя, отец страдал тропической лихорадкой и несколько раз был при смерти. Но кроме следов болезни Энни видела на его лице признаки крайней усталости от жизни. Жизни очень хорошего человека, который всю ее провел в неравной борьбе с алчностью и беспринципностью. Будучи членом Совета Вест-Индии, Филипп пытался добиться более гуманного отношения к покоренным индейцам. Но результатом его усилий стала лишь враждебность и неприязнь к нему самому со стороны подавляющего числа испанцев, считавших местных жителей просто рабочей скотиной. Филипп наверняка уже лишился бы и своей должности, и своего положения, если бы не влияние голубой крови де Карвалей, семьи его давно умершей жены. Де Карвали имели огромный вес в высших кругах испанского общества.