Франсуа Деко - Приданое для Анжелики

Охотник представил себе схему этого места, мысленно прочертил ее маршрут и непонимающе поднял брови. Он совершенно точно не совершил ошибки, вышел на опережение ровно там, где надо, и точно в нужный момент! Однако Анжелики Беро на этой улице не было.

Охотник предположил, что она побежала, добавил расстояния и обошел каждую лавочку, до которой девчонка могла дойти. Пусто. Он вернулся и прошел по ее маршруту ровно столько, сколько нужно, и увидел то, на что поначалу не обратил внимания.

Охотник рассмеялся, вошел, поговорил с красным от возмущения жандармом. Уже спустя минуту перед ним распахнули тяжелую деревянную дверь, стянутую в двух местах железными полосами. Анжелика Беро спиной вжималась в угол камеры и смотрела на него глазами затравленной дичи.

Когда стало известно, что в тюрьме Карм тоже раскрыт заговор, Жозефина, всегда разумная и сдержанная, не выдержала. Арестанткам пришлось приводить ее в чувство.

— Тише, все будет хорошо. — Женщины заливали ей в рот холодную воду, а жемчужные зубки стучали о стакан.

Через день во дворе раздался чавкающий звук гильотины. Женщин по одной стали вызывать на допросы. Вскоре первую крупную партию воющих заговорщиц потащили этажом ниже — отсекать волосы и отрывать воротники.

Терезия встала, на подгибающихся ногах подошла к двери и замолотила кулаком.

— Эмиль! Где тебя черти носят, Эмиль?!

По коридору затопали, и в окошке появилось пухлое лицо охранника.

Терезия сунула ему крупную купюру, извлеченную из лифа.

— Дай-ка мне лист бумаги. Только скажи, чтоб записку сразу отнесли. Где бы он ни был!

— Комиссару Тальену? — поинтересовался Эмиль.

— А кому еще?! — разозлилась Терезия.

Эмиль ощерился остатками зубов, сбегал за бумагой и пером.

Терезия немного подумала и размашисто написала:

«Я умираю оттого, что принадлежу трусу».

Когда Адриан вернулся из Ингольштадта, дом был пуст, а на земле в саду виднелись отпечатки мужской обуви разных размеров. Он сделал все, чтобы извести эту тварь, но она, уже погибая, извернулась и укусила.

Адриан двинулся по Парижу, накупил газет и начал искать названия и адреса тюрем. Их оказалось больше, чем он думал, и везде прямо сейчас шло массовое уничтожение заключенных. Новенький термин «амальгама» позволял соединять самые разные дела, махом отправлять на гильотину всех.

«Анжелика, где ты?»

Видит бог, он нашел бы способ вытащить любимую, если бы имел хоть какое-то представление о том, где ее держат. Перебирать все тюрьмы одну за другой было просто нереально.

Адриан хорошо понимал, что в списке на уничтожение он сам должен стоять под номером один. Его арестовал бы первый же агент якобинцев, а в тюрьмах их невпроворот.

Ситуация была тем более нестерпимой, что он видел: парижане изменились. После того как Робеспьер указал на существование заговора против республики внутри конвента, каждому санкюлоту стало ясно, что это не просто новый король, а сама смерть, воплощенное зло.

Запах ужаса буквально висел в воздухе. В тюрьмах не прекращались казни. Продлись так еще немного, и в стране просто никого не останется. Только вождь и его народ, судорожно рукоплещущий, живущий под круглосуточной угрозой гильотины.

Да, Франсиско Кабаррюс и те люди, которые его поддержали, намеревались предпринять какие-то шаги, но когда они будут сделаны? Адриан присел на лавочку в парке, еще раз пересмотрел газеты. Все сходилось на том, что эта шаткая конструкция держится на одном-единственном символе, на том негодяе, обожествленное имя которого мелькало на каждой странице всех газет.

Был только один способ вернуть Анжелику и остановить этот кошмар.

Комиссар Жан-Ламбер Тальен получил записку Терезии вечером, когда пришел домой. Он достал бутылку вина, поставил ее на стол перед собой, сел и уставился на крупные буквы.

«Я умираю оттого, что принадлежу трусу».

Тальену было двадцать семь лет, и в его жизни хватало женщин. Он видел смерть, знал страх. Ему нечего было сказать Терезии.

Утром он поднялся со стула, сунул так и непочатую бутылку в шкаф, помылся, сменил белье, тщательно оделся, туго перетянул пояс, примерил, как ляжет небольшой кинжал, и чуть ослабил пояс. Тальен поиграл мышцами, убеждаясь в том, что они сработают так, как надо.

Инициативу следовало перехватить сразу, с самого начала заседания. Вариантов было два: Робеспьер вне закона или же мертв.

Аббат получил известие о том, что совет полным составом выехал в Париж и вот-вот будет на месте, утром 27 июля 1794 года. Это было несвоевременно. Сегодня в конвенте кое-что решалось, но игнорировать визит Аббат не мог. Совет выехал по его душу.