Фиона Макинтош - Клятва француза

Порывы холодного ветра доносили до пляжа резкие крики чаек. Люк раздраженно отвел золотистую прядь со лба, вспомнив о недавней ссоре с женой. Лизетта ни в чем не виновата. Она окунулась в новую жизнь, забыла о горестных утратах, а он все еще цеплялся за прошлое, хотя больше не за что было бороться. В тяжелые минуты он нервно ощупывал шрам на запястье – память о ране, полученной на плато Мон-Муше. Он выжил под бомбежкой и градом пуль там, где полегло столько боевых соратников. Люк часто вспоминал одного из бойцов, отца четверых детей, который до последнего вздоха думал о родных и близких. Имени его Люк не помнил, да и не хотел вспоминать: слишком сильно было чувство самоуничижения, как будто, покинув Францию, он переложил на чужие плечи страдания и горечь утрат.

Однако Франция пережила войну, восстала из руин. Нацистских преступников схватили, отправили под суд и приговорили к смерти. Солдаты вернулись домой, семьи воссоединились, послевоенная жизнь в Европе налаживалась. Тем не менее, Люка не покидало чувство вины.

Почти семь лет прошло с тех пор, как освободили Париж, и Люк с Лизеттой на борту рыболовецкого судна отплыли из Кале в Гастингс, на южный берег Великобритании. Люку не хотелось покидать родину, но признаться в этом он не мог. Вдобавок, в 1944 году военное командование отозвало Лизетту из Франции, ведь агентам британской разведки по-прежнему грозила опасность попасть в руки нацистов, разъяренных бесконечными поражениями.

Война причинила неизбывные страдания миллионам людей; не избежали этого и Люк с Лизеттой. Смерть Маркуса Килиана – нацистского полковника, завербованного Лизеттой, который, в свою очередь, пленил ее сердце, – тяжелым грузом лежала на совести обоих. Впрочем, Люк с Лизеттой предпочитали об этом не говорить.

Несколько месяцев, до самой капитуляции нацистской Германии, они провели на Оркнейских островах, вдали от шума городов, чтобы время залечило раны военного времени, но Люк тосковал по родине. Ему не хватало жаркого и сухого климата Прованса, горячего летнего ветра, пахнущего лавандой и тимьяном, осеннего аромата оливкового масла и гроздей винограда, бело-розовой кипени весенних садов в родном Сеньоне и запаха свежего хлеба по утрам. Люк мечтал о суровых альпийских хребтах Люберона, о снежной зиме и разноцветном лете, о живописных деревеньках, рассеянных по крутым склонам.

Впрочем, ради своей новой семьи он старался привыкнуть к жизни на побережье, к галечным пляжам, усеянным грудами водорослей, к высоким изысканным домам на набережной. Люку недоставало Прованса, с его буйством красок, разномастных домиков с ярко-синими и канареечно-желтыми ставнями. На юге Великобритании преобладали дома сдержанных пастельных тонов, с черными чугунными оградами. Теперь Люк с Лизеттой жили в Истбурне, среди строгих элегантных особняков, где люди говорили негромко, а размытый пейзаж покрывала легкая дымка тумана.

Поэтому Люк предпочитал взбираться на уединенные утесы, откуда в хорошую погоду открывался вид через пролив Ла-Манш, на берег Франции.

Над истбурнской пристанью занимался рассвет. Люк поморщился: с приставшей к берегу лодки тянуло чем-то прокисшим. В розовеющем небе темнели тени облаков, а золотисто-оранжевый луч на горизонте указывал на Францию, словно заявляя: «Твое место там».

И все же вернуться на родину Люк не мог, пока не зажили раны в измученной душе. Под бомбами, от пуль врагов и по навету нацистских осведомителей погибли друзья, немцы уничтожили целые деревни и селения, да и родные Люка пропали бесследно. Остался только подарок любимой бабушки – мешочек с семенами лаванды, который Люк берег, как талисман, напоминавший ему об утраченной жизни. Сморщенные, высохшие соцветья до сих пор хранили тонкий аромат Сеньона.

Когда-нибудь, но не сейчас, Люк возвратится в родные места…

Несколько лет назад он узнал о существовании Международной службы розыска, основанной на территории Германии в 1946 году для того, чтобы помочь родственникам выяснить судьбу жертв нацистского режима. Люк связался с этой организацией, получил от них два письма, но вот уже год не слышал больше никаких вестей. Как ни странно, такое молчание утешало и вселяло надежду.

Люк старался не отравлять себе жизнь воспоминаниями о пропавшей семье. Жизнь продолжалась, надо было заботиться о Лизетте и о трехлетнем Гарри. Люк мечтал научить сына французскому, но в послевоенной Великобритании на иностранцев смотрели с подозрением. Лизетта говорила как коренная жительница южной Англии, а Люку пришлось работать над своим произношением, и полностью избавиться от акцента он не смог. Правды о храбром участнике движения французского Сопротивления не знал никто, кроме Лизетты и горстки сотрудников недавно упраздненного британского военного ведомства.