Джорджетт Хейер - Нежданная любовь

Венеция же полагала, что Обри уделяет книгам слишком много внимания и слишком рано выказывает склонность стать таким же упрямым затворником, каким был их отец. В данный момент ему следовало бы наслаждаться каникулами, так как мистер Эпперсетт находился в Бате, поправляясь после серьезной болезни, и его обязанности временно исполнял кузен. Любой другой мальчик бросил бы книги на полку, сменив их на удочку. Но Обри брал книгу даже к завтраку и, покуда его кофе остывал, сидел, подпирая ладонью широкий лоб и не отрывая взгляда от страницы, так что можно было произнести его имя дюжину раз и не получить ответа. Ему никогда не приходило в голову, что такая отрешенность от окружающих делает его плохим собеседником. Зато это неоднократно приходило в голову Венеции, но так как она давно поняла, что Обри так же эгоистичен, как его отец и старший брат, воспринимала его странности спокойно и продолжала любить его, не испытывая разочарования.

Венеция, девятью годами старше Обри, была старшей из троих детей йоркширского землевладельца с длинной родословной, солидным состоянием и эксцентричными манерами. Потеряв жену еще до того, как Обри стал носить брюки, сэр Франсис замуровал себя в помещичьем доме милях в пятнадцати от Йорка и остался там в полном равнодушии к будущему своего потомства, пренебрегая обществом друзей. Венеция могла лишь предполагать, что ее отец всегда испытывал природную склонность к одиночеству, будучи не в состоянии поверить, что разбитое сердце могло явиться причиной столь экстравагантного поведения. Сэр Франсис был человеком гордым, но не отличался чувствительностью, поэтому его дочь сомневалась, что брак родителей являл собой неземное блаженство. Образ матери Венеции представлялся весьма смутным, но в памяти остались бешеные ссоры, хлопанье дверьми и истерические припадки. Она помнила, как ее впускали в надушенную спальню матери посмотреть, как та одевается перед балом в Касл-Хауарде, помнила красивое недовольное лицо, множество дорогих платьев, горничную-француженку, но не могла пробудить в себе ни единого воспоминания о материнской любви и заботе. Несомненно, леди Лэнион не разделяла привязанности мужа к деревенской жизни. Каждую весну супруги проводили в Лондоне, каждое лето — в Брайтоне, а когда возвращались в Андершо, леди начинала хандрить. Сурового климата йоркширской зимы она не могла переносить, поэтому сэр Франсис пусть с неохотой, но уезжал с ней наносить визиты друзьям. Никто не верил, что подобное существование может удовлетворять сэра Франсиса, однако, когда внезапная болезнь свела в могилу его жену, он вернулся домой убитый горем и с тех пор не мог видеть ее портрет на стене и слышать упоминание ее имени.

Дети росли, разделяя его уединенное существование, — только Конуэй, отправленный в Итон, а потом поступивший в пехотный полк, смог ускользнуть в большой мир. Ни Венеция, ни Обри не бывали нигде дальше Скарборо, и круг их знакомства ограничивался несколькими семействами, живущими неподалеку от поместья. Впрочем, они не роптали: Обри — потому что страшился пребывания среди посторонних, а Венеция — потому что это было не в ее натуре. Она только один раз была неутешна — когда ей, в ту пору семнадцатилетней, отец не позволил отправиться в Лондон к его сестре, чтобы быть представленной в обществе. Отцовское решение казалось слишком суровым и вызвало слезы на глазах. Но, подумав, Венеция пришла к выводу, что план был абсолютно непрактичным. Она не могла оставить больного восьмилетнего Обри на попечение няни, чьи преданные заботы довели бы его до сумасшедшего дома. Поэтому Венеция осушила слезы и смирилась. В конце концов, ее папа не так и неразумен — пусть он не пустил ее в Лондон, но не возражал, чтобы она посещала собрания в Йорке или даже в Хэрроугите, когда леди Денни или миссис Ярдли приглашали Венецию с собой, что они делали весьма часто — одна по доброте душевной, а вторая по настоянию сына. Не был сэр Франсис и скрягой — он никогда не подвергал сомнению расходы дочери по дому, выделил ей солидное содержание и, к ее удивлению, оставил после смерти хорошее обеспечение.

Произошло это три года тому назад, через месяц после славной победы при Ватерлоо. Неожиданный удар свел в могилу сэра Франсиса. Для детей смерть его стала потрясением, но отнюдь не горем.

— Фактически, — заметила Венеция, шокировав добрую леди Денни, — без него нам будет гораздо легче.

— Дорогая моя! — воскликнула леди, прибывшая в поместье прижать сирот к своей сентиментальной груди. — Очевидно, ты слишком взволнована.