Джорджетт Хейер - Тени былого

Давенант пожал плечами и замолчал. Он продолжал смотреть на мальчика, который вскоре встал из-за стола и подошел к герцогу.

– С разрешения вашей милости, я поел.

Эйвон поднес лорнет к глазам.

– Да? – произнес он.

Внезапно мальчик упал на колени и, к удивлению Давенанта, поцеловал герцогу руку.

– Да, ваша милость. Благодарю вас.

Эйвон высвободил руку, но мальчик не встал с колен, глядя снизу вверх на красивое лицо над собой смиренными глазами. Герцог взял щепотку табака.

– Мое почтенное дитя, вон сидит человек, которого тебе следует благодарить. – Он указал на Давенанта. – Мне бы и в голову не пришло накормить тебя.

– Я… я поблагодарил вас за то, что вы спасли меня от Жана, ваша милость, – сказал мальчик.

– Тебе уготован худший удел, – заметил repцог сардонично. – Теперь ты принадлежишь мне. Телом и душой.

– Да, ваша милость. Раз вам так угодно, – прошептал мальчик и бросил на герцога восхищенный взгляд из-под длинных ресниц.

Узкие губы чуть изогнулись.

– Ты находишь такую судьбу приятной?

– Да, ваша милость. Я… я буду рад служить вам.

– Но ведь ты меня плохо знаешь, – сказал Джастин со смешком. – Я же бесчеловечный хозяин, э, Хью?

– Ты не тот человек, чтобы заботиться о ребенке его возраста.

– Совершенно верно. Отдать его тебе?

К широкому обшлагу его кафтана прикоснулись дрожащие пальцы.

– Ваша милость…

Джастин посмотрел на своего друга.

– Пожалуй, нет, Хью. Так забавно и… э… так ново выглядеть позолоченным святым в глазах… э… неоперившегося невинного птенчика. Я оставлю его себе, пока это будет меня развлекать. Как тебя зовут, дитя мое?

– Леон, ваша милость.

– Такое восхитительно короткое имя! – И вновь ровный тон герцога, казалось, как всегда, таил в себе сарказм. – Леон. Не больше и не меньше. Вопрос заключается в том – и Хью, несомненно, знает ответ, – что делать с Леоном дальше?

– Уложить его спать, – сказал Давенант.

– О, конечно… и ванна с горячей водой, как ты считаешь?

– Непременно.

– А, да! – вздохнул герцог и позвонил в колокольчик у него под рукой.

Вошел лакей и глубоко поклонился.

– Что угодно вашей светлости?

– Пошли ко мне Уокера, – сказал Джастин. Лакей исчез, и вскоре в библиотеку вошел чопорный седой мужчина.

– Уокер! Мне надо было вам что-то сказать… А, да, вспомнил! Уокер, вы видите это дитя?

Уокер взглянул на коленопреклоненного мальчика.

– Вижу, ваша светлость.

– Он видит… Великолепно, – пробормотал герцог. – Его, Уокер, зовут Леон. Попытайтесь удержать это в памяти.

– Всенепременно, ваша светлость.

– Ему требуются некоторые вещи, и в первую очередь ванна.

– Слушаю, ваша светлость.

– Во-вторых, постель.

– Да, ваша светлость.

– В-третьих, ночная рубашка.

– Да, ваша светлость.

– В-четвертых и в-последних, одежда. Черная.

– Черная, ваша светлость.

– Строго, траурно черная, как подобает моему пажу. Вы снабдите его указанным. Полагаю, задача эта вам по плечу. Уведите это дитя, покажите ему ванну, постель, дайте ночную рубашку. А затем оставьте его одного.

– Слушаюсь, ваша светлость.

– А ты, Леон, встань. Иди с достопочтенным Уокером. Я позову тебя утром.

Леон поднялся на ноги и поклонился.

– Да, монсеньор. И благодарю вас.

– Прошу, не благодари меня больше. – Герцог зевнул. – Меня это утомляет.

Он проводил Леона взглядом, а затем обернулся к Давенанту.

Хью посмотрел ему прямо в глаза.

– Что все это означает, Аластейр? Герцог закинул ногу за ногу и сказал, покачивая ступней:

– Да, что? Я думал, ты мне объяснишь, – добавил он любезно. – Ты всегда такой всезнающий, мой милый.

– Я знаю, ты что-то задумал, – ответил Хью категорично. – Мы слишком давно знакомы, чтобы я мог в этом усомниться. Зачем тебе этот мальчик?

– Ты порой бываешь таким настойчивым! – пожаловался герцог. – И особенно когда становишься сурово-добродетельным. Прошу, избавь меня от нотаций.

– Я не собираюсь читать тебе наставления. Скажу только, что ты не можешь сделать этого ребенка своим пажом.

– Только подумать! – протянул Джастин, задумчиво созерцая огонь.

– Во-первых, он благородного происхождения. Об этом свидетельствует его манера говорить, а также маленькие изящные руки и ноги. А во-вторых, его глаза светятся невинностью.

– Какая жалость!

– Да, будет очень жаль, если эта невинность исчезнет… из-за тебя, – сказал Хью, и в его обычно мягком голосе прозвучала суровость.