Кристофер Гортнер - Последняя королева

В толпе внезапно послышались негромкие причитания, горестный стон на забытом языке мавров. Я прильнула к занавескам, отчаянно вглядываясь в темноту, и увидела Сорайю, которая стояла на коленях возле группы женщин, хватая горсти земли и посыпая ею голову. Она подняла перепачканное лицо, и мы посмотрели прямо друг другу в глаза.

Поспешно подъехавший стражник рывком задернул занавески, но я еще успела услышать крик:

– Dios bendiga y cuide a Su Majestad! Да хранит и благословит Господь ваше величество!

Они все знали. Мой народ знал, как со мной поступили.

Я стала одной из них – из тех, кто однажды восстанет, чтобы отомстить за предательство.

После этого рядом с паланкином всегда ехал стражник. Казалось, будто путешествие длилось годы. Не имея возможности выглянуть, я баюкала на руках Каталину и напевала колыбельные. Ее запах переполнял мою душу, принося покой, которого я иначе лишилась бы навсегда. Мое дитя оставалось со мной. Я так крепко обняла девочку, последнее мое утешение, что она проснулась, открыла глаза цвета морской волны, и во взгляде ее была такая печаль, что мне захотелось плакать.

– Мама, куда мы едем?

– Домой, – прошептала я, улыбнувшись сквозь слезы. – Мы едем домой, hija mia.

Ближе к рассвету я попыталась отодвинуть занавеску. Стражник все так же ехал рядом, но на этот раз не стал мне мешать. Вглядевшись, я увидела высокие каменные склоны и сразу же поняла, что мы в окрестностях реки Дуэро, в Кастилии.

Под пологом уходящей ночи охотились совы. Я не сводила глаз с устремляющихся к земле силуэтов, на мгновение очарованная их изяществом. Я дома, внезапно подумала я. Наконец-то я вернулась на родину, туда, где началась моя жизнь.

Я не смотрела на мрачные очертания крепости впереди, на ее окрашенные рассветом в кровавые тона стены. Не видела, как надо мной, подобно зубастой пасти, нависла решетка ворот, и не слышала скрипа массивных цепей, возвращавших ее на место.

Лязг ее эхом отдался по всей Кастилии: над выбеленными известью сельскими домами и засушливыми равнинами, над моим опустевшим домом в Аркосе и угрюмыми бастионами Ла-Моты, над улицами Толедо и стенами Бургоса. Пока не достиг пустого зала, где в одиночестве сидел на троне король, задумчиво сплетя перед собой руки.

И там эхо смолкло.

Мне потребовалась тысяча ночей, чтобы приблизить этот час.

Рука болит от письма, а душа от воспоминаний, но я исполнила свой долг королевы. Я не отворачивалась от правды, не пыталась лгать или скрывать прошлое, чтобы настоящее не казалось столь горьким. Я лишь еще раз проделала долгий, полный неожиданностей путь, который привел меня сюда, вновь пережила каждую ошибку, каждую слезу и каждую радость. Я видела и осязала, оплакивала и ненавидела всех, кого я когда-то любила.

Теперь меня окружают чужие. Никого больше не осталось – кроме того единственного, чье тело превратилось в прах в потертом старом гробу, который покоится в часовне этого замка. Иногда меня отводят туда, и я сижу рядом с ним, лаская загрубевшей рукой поцарапанную древесину. Разговоров с ним я не стыжусь – я давно простила и его, и себя. Теперь все это уже не имеет значения. У нас нет теперь никого, кроме друг друга, и мы не можем больше причинить друг другу вред.

Как и он, я скоро отправлюсь туда, где троны ничего не значат.

Но не сейчас. Есть еще одно место, где я должна побывать. Достаточно лишь закрыть глаза, чтобы его увидеть, – серебристые облака на фиолетовом горизонте, порывистый ветер, несущий аромат жасмина… У моих ног простираются весенние сады, напоминающие кружевную мозаику. Среди фонтанов вьются дорожки из белого кварца, а в воздухе стоит запах спелых гранатов. Мою кожу ласкают капельки воды и цветы мимозы, из внутреннего дворика доносится пение рабов, от которого хочется танцевать. Он настолько близко, что его можно коснуться рукой, – багряный дворец на вершине холма, открывающий мне навстречу свои золоченые ворота.

А в небе над головой вновь появились летучие мыши.

Заточив Хуану в Тордесильяс в 1509 году, ее отец Фернандо Арагонский правил Испанией до своей смерти в 1516 году. Последний этап его жизни был омрачен паранойей и бесконечными интригами грандов. Жермен де Фуа так и не родила ему сына, хотя он прибегал к множеству народных средств для повышения мужской силы, включая настойку из бычьих яиц. Он стал нежеланным бродягой в стране, которой когда-то триумфально правил вместе с Изабеллой, и никогда не сожалел о чудовищной несправедливости, которую совершил над своей дочерью.