Влада Мишина - Песнь Самайна

– Спокойная она у тебя, – с неловким добродушием прокряхтел староста.

Чужак ничего не ответил, только впился зубами в ломоть хлеба, смазанный салом.

Староста покачал головой, но трапезу гостя больше не прерывал – дождался, пока тот, доест, допьёт, и только потом продолжил:

– Ты сам то кто будешь, родимый? Вояка али ремёсла какие знаешь?

– Кузнец я, – просто отвечал северянин.

– И хороший кузнец?

– Пока никто не жаловался.

– А хвалили?

– Похвала дёшево стоит. Дороже то, что битвы моими мечами выигрывали. Землю моими мотыгами вспарывали. Жёнам мои безделушки дарили.

Староста поджал губы. Он хотел улыбнуться. Ему нравился этот чужак с малюткой. Но холодящее шею предчувствие мешало ему побрататься с гостем. Чуйка отчего-то уберегала. А она старосту ещё ни разу не подводила.

–Чего ж ты там не остался, раз спрос на твоё ремесло был?

Северянин посмотрел на старосту с прямотой и болью, затаившейся где-то на обратной стороне его голубых, как у дочери, глаз.

– Спрос был. Да только тем, кто спрашивал, я бы за все злата мира больше ни подковы не выковал.

Молча смотрели друг на друга чужак и староста. Говорили глазами, которые врать не умеют. Наконец, староста не выдержал, заговорил и сам удивился, что за слова вырвались из его рта:

– Кузнец нам тут нужен.

Чужак неловко подвинулся, словно останавливая себя от преждевременной радости. Ясно было, что дальше этой деревни он бы до зимы никуда не дошёл.

Староста о сказанном не жалел. Подвески для Самайна – дело важное, но и землю вспахивать, и кобыл подковывать всегда нужно. Два года без кузнеца – это и так слишком долго, посему отказываться от подарка судьбы было негоже.

– Дом дадим с кузней, где прежний умелец жил. Баб у нас много хороших – найдёшь себе нову жёнку, – поймав предупреждающий взгляд чужака, староста быстро добавил: – А коли не захочешь, так всё равно будет, кому дитятю твою бабским премудростям научить. Да и спрос на ремесло есть, у нас железо любят, а тех, кто его ковать умеет, уважают.

Северянин коротко кивнул, так, что староста понял: говорить тот без дела не любит. За него наковальня да молот лучше скажут.

– Как звать то тебя, я запамятовал? – спросил староста спустя мгновения тяжёлого молчания.

– А я и не говорил, – пророкотал северянин, и старосте показалось, что в уголке его губ, словно выточенных их камня, промелькнула озорная улыбка. – Локка меня звать. Локка, сын Норда.

И старосте невдомёк было, что Нордом величали родину чужака, так что представился тот просто Локкой, сыном Севера.

– Что ж Локка, отоспишься тут на полатях сегодня. Дочку всё-таки бабе отдай, отогреет её, простыни чистые найдёт. А назавтра я тебя в дом отведу обживаться.

Локка кивнул.

Перед сном попросил у жены старосты чистых простыней да нагретой воды. Сам дочку отогрел, укутал и, не выпуская младенца из рук, улёгся в три погибели на полатях.

Той ночью в избе плакал сын старосты. Надрывно, капризно.

А дочь кузнеца только иногда открывала свои голубые глаза и пристально, молча, смотрела в темноту, словно видела там больше, чем остальные.

Старица

Локка быстро обжился в деревне.

Кузнеца тут и вправду уважали, но если дело не касалось ковки да починки, его дом обходили стороной. Даже спустя три года, он так и оставался чужаком.

Единственным частым гостем в доме кузнеца была старица.

Сгорбленная, опирающаяся сухими руками на кривую дубовую трость, она, вероятно, помнила ещё те времена, когда жители деревни приносили жертвы старым богам, сжигали идолов и встречали Самайн с предвкушением, а не страхом.

Те времена прошли, а мудрее старицы в деревне по-прежнему не было никого. Вот только не мудрость привела её в дом кузнеца, а одиночество. Её тоже уважали, к ней приходили за советом, за травами, за позабытой ворожбой, но никогда не наведывались просто так, с гостинцем или добрым словом.

Вот и нашла старица в доме кузнеца друга, сына, да ещё и внучку.

– Тебя как зовут, серебряная моя? – спросила старица, поглаживая девочку по пепельным, почти белым, как зимнее небо волосам.

Малютка, лет четырёх от роду, внимательно посмотрела на гостью голубыми глазами, отбежала и спряталась за отцом.

– Ба! – воскликнула старица. – А глаза то какие! Небось, душа старая, мудрая.

Кузнец, не привыкший к гостям, только тогда и вспомнил о приличиях да долге хозяина. Он вежливо пригласил старицу сесть за стол, пока его дочка неуклюжими детскими ручками накидывала мятую скатерть и выставляла две крынки простокваши, едва их не расплескав.