Ирина Мягкая - Дорога чародейки

Вещей оказалось удивительно много. Свое барахло братец забрал еще два месяца назад, а мебель прилагалась к дому, поэтому все, что осталось было моим. И занимало оно целую карету, набитую доверху. Правильным решением было бы выбросить или продать половину вещей, но у меня не поднималась рука. Как можно выбросить бабушкино подвенечное платье? Или продать колье, которое отец подарил маме в день моего рождения? Это была семейная история.

– До конца лета все это может лежать прямо здесь, – предложил Пинс, глядя на мою растерянность. – А там вы обзаведетесь адресом, по которому можно будет все это отправить.

Мысль была здравой. Только я не хотела сейчас здравых мыслей. Я хотела горько зарыдать, что я, собственно, и сделала.

Наплакавшись до икоты, я лежала в своей – точнее, уже не своей – постели, и понимала в чем прелесть слез. Когда плачешь, всегда какой-то частью сознания ждешь, что кто-то утешит, придет из ниоткуда и решит твои проблемы, лишь бы ты не расстраивалась. Но слезы заканчиваются, никто не спешит на помощь, и приходится обо всем думать самой.

У меня больше нет дома. Эта мысль никак не желала помешаться в моей голове, как будто я пыталась приставить друг к другу неподходящие детали головоломки. Поэтому я переключилась на другую, более знакомую и понятную проблему: у меня нет денег. Всегда можно продать что-нибудь из вещей, конечно. Я мысленно начала перебирать свой гардероб. Набор одежды в нем был довольно эклектичным. От бабушки мне досталась пара платьев, которые выглядели так, словно их не шили, а строили, причем на верфи: монументальный проволочный каркас, тяжелый бархат и атлас многочисленных слоев платья, позолота, расшитый жемчугом и драгоценными камнями лиф. И конечно, корсеты, которые затягивались так туго, как объятия боа-констриктора. Бабушка носила эти платья на королевских приемах в дни юности, когда ее семейство было куда более богатым и имело больший вес в обществе, чем сейчас. В коробках лежали и платья моей матери, шелковые и льняные, даже ее повседневная одежда была элегантной и нарядной. Собственно моих вещей было немного, и уж они-то ценности не представляли никакой. Как маг я могла игнорировать моду и общественные нормы, поэтому носила удобные брюки и короткие юбки – о, ужас и позор – почти открывающие колени. И стоила моя одежда сущие гроши.

Но меня коробило при мысли, что я буду торговать бабушкиными или мамиными вещами. Как будто я продаю их кости. Ха, а ведь мой братец буквально продал их кости, когда избавился от имения, в земле которого они похоронены. Ну уж нет, пока при мне моя магия, я от голода не умру, и платья, и драгоценности (да их мало, но достаточно, чтобы говорить о них во множественном лице), и прочие вещи, принадлежавшие моей семье, будут лежать в целости и сохранности, до тех пор, пока я не откину тапочки и не завещаю их моим детям. А пока я могу взять у Пинса газеты – он почему-то хотел быть в курсе всех новостей и выписывал целый ворох макулатуры – и посмотреть в объявлениях, не нужен ли кому чародей второй категории недорого и с доставкой на дом.

А когда-нибудь, когда я встану на ноги, я получу от Совета Чародеев разрешение на выезд в Вольгию и разберусь со своими дорогими родственничками. Они мне задолжали кое-какие объяснения, а в идеале мне, возможно, удастся переубедить братца, чтобы он попытался выкупить имение обратно. Вот только Совет Чародеев ходит по струнке перед Верховным Советом Лордов, который не одобряет таких поблажек обычным рядовым магам. Ровия – страна Советов, черт их дери.

Я выползла из-под одеяла и побрела в сад. В детстве я при любой погоде шла сюда, когда мне было грустно. Мама любила розы, хотя в нашем климате они цвели без особого энтузиазма, но один сорт все-таки прижился и обильно разросся, успешно вытесняя сорняки. Другим цветам повезло меньше, лишившись заботливой руки садовника, они проиграли свои позиции пырею, лебеде и щирице, завезенной откуда-то из-за моря и быстро заполнившей пустыри.

В своих воспоминаниях я видела сад ухоженным и благоухающим, с аккуратными дорожками, присыпанными речным песком, яркими клумбами и жужжащими над ними пчелами. Одно время папа занимался пасечничеством, только и разговоров было, что о медоносах и роении пчел. Летом пчелы летали над лугами, поросшими вероникой, а зимой мы все простуды лечили травяным чаем с медом.

Только маме не помогли ни чай, ни мед, ни припарки. Я была в Школе, когда с почтой пришла весть о том, что мы с братом стали круглыми сиротами. Когда закончились метели, отца отправились искать, но нашли только обглоданный конский труп. Для мамы эта новость стала последней каплей, и у нее не осталось сил, чтобы бороться с болезнью.