Юлия Чернова - Венец Кошачьей королевы

Этот проходимец осознанно принимал на себя риск, и риск немалый! Кто же он все-таки такой? Зачем понадобился моему дяде?

Как бы намекнуть, что я ему не поверила? Пусть дурочкой не считает.

– Воришка? А может, подданный Кошачьей королевы?

Он не стал дожидаться нового града вопросов.

– Ну, если кроме земляники здесь поживиться нечем…

Меня снова обдало синим пламенем его взгляда. Затем последовал небрежный взмах руки. Травы сомкнулись за его спиной, сердито загудел потревоженный шмель, и все стихло.

Только теперь я осознала, что синеглазый юнец с возмутительным нахальством обращался ко мне на «ты».

Идти следом было бесполезно. Он, конечно, тщательно запер калитку.

Я могла бы сложить тысячу историй о том, кто он такой. Пожалуй, единственное, что я умела – сочинить истории. В трактире часами внимала болтовне постояльцев, а потом, меняя имена и события, превращала злодеев в драконов, наделяла добрых и щедрых людей волшебным даром. Рассказывала сказки, и самые непоседливые мальчишки могли часами слушать.

Во дворце я об этом занятии забыла. Не будешь же рассказывать истории самой себе или дверной ручке.

Я еще раз прислушалась к тишине. Нет, сочинять сказку о синеглазом проходимце не хотелось. Только – знать правду.

Отмыв в ручье лицо и руки, выудив из грязи туфлю и обобрав репьи с одежды, я двинулась в обратный путь. Проявила немалую ловкость, чтобы никому не попасться на глаза – даже прислужницам. Самостоятельно избавилась от платья – настоящий подвиг, платье-то шилось для придворной бездельницы, и шнуровка была на спине. Затем освободилась от корсета. Упоительно-глубоко вздохнула и юркнула в постель. Подумаешь, легла на закате, а не в полночь. Что с меня взять? Деревенская привычка – ложиться с курами, вставать с петухами!

Пробудилась я как в сказке… на руку капнули горячим воском. Спросонья ничего не могла понять. Темные фигуры толпятся возле постели, мечутся огоньки свечей, колышутся тени.

Ясно, нагрянули фрейлины. Все пятнадцать. И добро бы они только ходили строем, так они еще и говорили разом!

– Принцесса…

– Его Величество…

– Ваше высочество…

– Приглашает…

Дамы волновались, шептали, шипели. Длинные локоны извивались, шитье на платьях посверкивало золотой и серебряной чешуей. Ни дать ни взять – клубок потревоженных гадюк.

Кислолицый братец вздумал со мной побеседовать? Кажется, впервые за три года. Не иначе, близится конец света!

Я не позволила втиснуть себя в корсет – торопимся же, монарх ждет! Фрейлины всполошились, будто я вышла голой. Всю дорогу по узкому переходу, соединявшему мою комнату с покоями короля, различала позади тихое: «деревенщ-щ-щ-щина». К счастью, в королевские покои вступила одна, без назойливой свиты.

Сказать, что в комнате было жарко – ничего не сказать. В очаге полыхали – нет, не поленья – целые стволы. Топить в июле – одна из королевских прихотей. Конечно, будешь мерзнуть, если на душе вечная хмарь. Братец придвинул кресло к огню, да еще завернулся в подбитый чернобуркой плащ. Он все еще носил траур по умершей жене, хотя, да простит меня покойница, она не заслуживала скорби. Дело не в том, что супруга монарха была старше его на пятнадцать лет и не сумела подарить королю наследника. Можно было стерпеть ее вечное недовольство и мелочные придирки. Простить скаредность нищенки и склочность рыночной торговки. Хуже другое: сама не умея радоваться, королева искореняла всяческую радость.

Стоило ей подметить в кавалере и даме взаимную склонность – их тут же разлучали. Когда бродячим актерам рукоплескали – бедолаг немедленно изгоняли из города. Если чьи-то сочинения имели успех – автор рисковал угодить в темницу. Иные из придворных улыбнуться боялись, дабы не впасть в немилость. А уж петь и танцевать дозволялось только простонародью.

Всходов долго ждать не пришлось. Актеры обходили столицу за тридевять земель. Певцы и музыканты разбрелись по чужим дворам. Кавалеры и дамы встречались лишь ради минутного наслаждения. Скука воцарилась при дворе. Из скуки рождалось уныние, из уныния – злоязычие и козни.

Брат в меру сил продолжал оказывать супруге знаки уважения, больше того – пытался хранить ей верность. Как будто мало ему было трех войн и пяти недородов кряду! Стоит ли удивляться, что из жизнерадостного и беспечного юноши он превратился в вечно подозрительного брюзгу и зануду?

Черный бархат одежды подчеркивал восковую бледность лица. Брат сидел, опершись локтем о колено, опустив подбородок на сплетенные пальцы, и размышлял над шахматной доской. Отблески пламени играли на фигурках из оникса и лазурита. Пешки ощетинились бронзовыми копьями, кони сверкали серебряной сбруей, на голове королей блистали золотые короны.