Татьяна Мудрая - Полынная Звезда

И вот в один чудесный день, куда больше похожий на весну, чем предыдущие – именно на изобильную и плодоносящую весну, хотя липы грозились отцвести, – Маннами и Харуко вошли ко мне, торжественно неся небольшое блюдо с тремя пирожными: круглыми, белыми и с алой впадиной посередке. Для пущей ясности следует объяснить, что Мансур с Эугеном собирались на вылазку в лес, несколько более авантюрную, чем прочие, и мы как раз сговаривались, что взять необходимо, а о каких предметах и говорить незачем.

Снова поклон.

– В сих необыкновенных местах просим вас, о высокие мужи, об услуге. Земля эта, как и любая другая, держится на соблюдении ритуалов и ими связывается воедино. Чтобы связать её, необходимо восстановить привычный нам с дочерью порядок вещей и соединить его с теми, что привычны вам. И вот говорю вам я: приблизился день, когда до́лжно моей дочери совершить мизуагэ, чтоб стать полноправной тайю, и для сего обряда выбрать того, кто согласен дороже всех заплатить засвой экубо, – произнесла Маннами.

Мы трое переглянулись.

«Что это значит?» – спросил я у Мансура одними глазами.

«Валентину спросить. Она эти штуковины выпекала», – Эуген выразительно покосился на забор из штакетника.

«Раньше было надо суетиться, до того как припёрло».

Скорее всего, на словах Мансур выразился бы куда элегантней, а будь у него по-прежнему все десять пальцев, – гораздо менее двусмысленно. Скажем, заткнув указательный палец правой руки в кулак левой и слегка повертев там. Но в данном случае он всего лишь сложил вместе свои обрубки и протянул вперёд.

– Что бы там ни было, прекрасная госпожа, мои руки для такого непригодны, – сказал он. – Лишь в мыслях я могу пожелать того или иного.

– Я осведомлена о твоих обстоятельствах, – ответила тайю. – И вот что замечу. Если ты, почтенный кугэ, разорвешь ворот едва распустившейся розе, сие вовсе не будет означать, что после того ты обязан будешь оказать моей дочери покровительство, став её донной. А донна, разумеется, может сохранить милого сердцу юношу так долго, как ему будет угодно, – даже в течение всего времени ученичества, а оно в стране Ямато длится всю жизнь. И, разумеется, ни для одного, ни для другого мужа это не станет помехой к браку. Напротив: знатнейшие из семейств пожелают породниться с другом той, чей ранг и образованность были не ниже, чем у даймио.

Наш вечный юноша тихо смеётся – он понял суть дела куда раньше всех прочих.

– Лишить девушку её цветка – это у нас считалось подвигом не меньшим, чем укрощение дракона или единорога. Не напрасно мой брат Тангата спасовал перед этим.

Я киваю ему, чтобы позволил вставить уместное замечание.

– А великий маг времен моего короля запретил себе касаться женщин и превыше их – дев, потому что увидел в них бездну, грозящую поглотить его колдовскую силу без возврата.

Выражение обеих масок никак нельзя прочесть. И оттого я добавляю:

– Не знаю, чем бы я мог заплатить и за свою дерзость, и за своё неумение в таких делах. Ведь говорили в том краю, откуда я родом, что девственниц рождается куда меньше, чем единорогов.

– А драконов, падких на юную плоть, – и подавно меньше, чем драконоборцев, – смеётся Эуген.

– И, стало быть, на долю бедняги Моргаута не выпало ничего стоящего, – со всей возможной учтивостью завершает наши речи Мансур. – Несмотря на то, что его можно счесть самым опытным из нас троих.

– Однако я могу отдать как выкуп все самоцветы из Кавсара, – внезапно вмешивается Эуген. – За тебя, и Мора, и себя самого. Ты позволишь, друг?

Мансур усмехнулся и кивнул.

– Мужам ныне полагается состязаться в щедрости, – с лёгкой укоризной проговорила старшая из японок. – Чтобы награда досталась тому, кто поплатится бо́льшим.

– А мы что делаем, как не состязаемся? – спросил Мансур. – Одна беда: здесь ничто никому не принадлежит, кроме острого ума и благородства. Ни вода и земля, ни лес и деревья, ни цветы и камни. Мы лишь пользуемся всем этим до времени. Но, думаю, твоя дочь из тех, кто может найти самоцветам наилучшее применение. Разве не так?

– Но тогда кому же будет принадлежать честь?

– Всем троим, – ответил Мансур. – Но по-разному. Не бойся, о ваших обычаях я осведомлён, только не спрашивай – откуда. И сказочку о пронырливом угре, которую святые жрицы Огня рассказывают девочкам на пороге зрелости, слыхал не раз.

– Какую это? – спросил я.

Он пригладил бородку и усмехнулся.

– Говорят они, что у каждого из мужей есть свой угорь, который любит внедряться в тенистые и влажные пещеры. Жаден он до всех без различия, и тесных, и огромных, с низким сводом и с высоким, но предпочитает такие, в которых до него никто не бывал, кроме него. В них он пребывает долго, оставляет свой след и не единожды возвращается.