Мари Руткоски: Проклятье Победителя (ЛП)

— Пять, — выкрикнул кто-то.

— Шесть.

И торги начались.

За спиной Кестрел будто стояла каменная стена. Девушка не могла шевельнуться. Не могла рассмотреть лица людей. Не могла даже привлечь внимание Джесс или поднять взгляд к слишком ясному небу. Она решила, что это и были причины, не позволявшие ей оторвать глаз от раба.

— О, ну давайте же, — раздался голос распорядителя. — Он стоит хотя бы десяти.

Плечи раба напряглись. Торг продолжился.

Кестрел закрыла глаза. Когда цена достигла двадцати пяти пилястр, Джесс спросила:

— Кестрел, тебе плохо?

— Да.

— Мы уйдем, как только это закончится. Уже недолго осталось.

Торг приостановился. Было похоже, что раба отдадут за двадцать пять пилястр — жалкие деньги, но никто не хотел платить больше за человека, которого тяжелый труд скоро сделает бесполезным.

— Мои дорогие валорианцы, — сказал распорядитель. — Я кое-что забыл. Вы уверены, что парень не подойдет в качестве домашнего раба? Ведь он поет.

Кестрел открыла глаза.

— Представьте себе музыку во время ужина, представьте, как очарованы будут ваши гости. — Торговец взглянул на раба, который гордо стоял на помосте. — Давай-ка. Спой им.

Только тогда раб шевельнулся. Это было едва заметное движение, и юноша мгновенно взял себя в руки, но Джесс резко втянула в себя ртом воздух, потому что она, как и Кестрел, ожидала, что на арене разразится драка.

Распорядитель резко прошипел что-то рабу по-герански, но Кестрел не расслышала слов.

Раб ответил на своем языке. Его голос был тих:

— Нет.

Возможно, он не знал об акустике арены. Может быть, его не заботило и не волновало то, что большинство валорианцев знали геранский достаточно, чтобы понять его. Это не имело значения. Теперь торг был окончен. Никто не захочет купить его. Не исключено, что человек, который предложил двадцать пять пилястр, уже сожалел о названной им цене за раба настолько непокорного, что он не подчинялся даже своему соотечественнику.

Но упрямство юноши тронуло Кестрел. В его напряженной позе она узнала саму себя в тех ситуациях, когда отец требовал чего-то, чего она сделать не могла.

Распорядитель торгов пришел в ярость. Ему следовало бы закончить торг или хотя бы для вида спросить, не предложит ли кто-либо большую цену, но он лишь стоял на своем месте как вкопанный, сжав кулаки, и, вероятно, пытался решить, какому наказанию подвергнуть молодого человека, перед тем как отправить его на каторжный труд в кузню или на каменоломню.

Рука Кестрел сама взметнулась вверх.

— Кейстон, — выкрикнула девушка.

Распорядитель торгов обернулся и осмотрел толпу. Когда его взгляд нашел Кестрел, лицо мужчины озарила улыбка хитрого восторга.

— О, — произнес он, — а вот и кто-то, кто знает истинную цену вещам.

— Кестрел. — Джесс дернула подругу за рукав. — Что ты делаешь?

Голос торговца набрал силу:

— Итак, кейстон. Раз, два…

— Двенадцать кейстонов! — крикнул мужчина, который стоял у барьера на противоположном от Кестрел конце полукруга.

Распорядитель торгов потерял дар речи.

— Двенадцать?

— Тринадцать! — раздался другой голос.

Кестрел внутренне поморщилась. Раз уж она назвала свою цену — но почему, почему она вообще это сделала? — то эта цена не должна была быть столь высока. Все собравшиеся вокруг арены смотрели на нее — на дочь генерала, пташку из высшего общества, которая порхала от одного уважаемого дома к другому. Люди думали…

— Четырнадцать!

Люди думали, что раз она хочет заполучить этого раба, то он должен стоить того. Должна быть причина, заставившая ее обратить на него внимание.

— Пятнадцать!

И эта сладкая загадка побуждала валорианцев называть одну цену за другой.

Сейчас раб смотрел на нее во все глаза, и неудивительно: именно она начала это безумие. Кестрел почувствовала, как смешались внутри нее понятия судьбы и возможности выбора.

Она подняла руку.

— Я называю цену в двадцать кейстонов.

— О небеса, девочка моя, — воскликнула женщина с острым подбородком. — Опомнись. Зачем он тебе нужен? Потому что поет? В лучшем случае он сможет исполнить грязные геранские застольные гимны.

Кестрел не взглянула ни на нее, ни не Джесс, хоть и чувствовала, что подруга заламывает руки. Кестрел не отрывала глаз от раба.

— Двадцать пять! — раздался сзади женский голос.

Теперь цена поднялась выше, чем было у Кестрел с собой. Распорядитель торгов, казалось, не знал, куда кинуться. Цена продолжала увеличиваться, голоса звучали один за другим, и начало казаться, что через толпу собравшихся пролетела стрела с привязанной к ней веревкой и крепко стянула всех сетью возбуждения.