Бет Фантаски: Химия чувств

На следующий день после того, как мне исполнилось семнадцать, я похоронила отца. Даже солнце сияло беспощадно в этот студеный январский. день. Ослепительно-яркий снег окутал все кладбище. Белоснежный тент, натянутый над еще открытой могилой отца, не смог вместить всех собравшихся. И от этой безжалостной яркости и белизны немного болели глаза.

По правде говоря, сильно болели.

И на фоне этой безупречной и неуместной здесь белизны черные фигуры людей были точно брызги чернил на чистом листе бумаги: полированный катафалк, блестевший во главе процессии, идеально отутюженная рубашка пастора, отороченные мехом пальто многочисленных друзей и коллег отца, после прощальной речи потянувшихся к нам с мамой один за одним, чтобы выразить соболезнования.

Может, я так остро ощущала эти краски потому, что я художница. Или замечала только крайности от избытка чувств. Может, рана моя была еще слишком свежа и весь этот мир казался чересчур суровым, остроотточенным и лишенным полутонов.

Я не помню ни слова из речи пастора, но он, казалось, говорил целую вечность. И когда собравшиеся начали расходиться, я, девочка, у которой вчера был день рождения, осталась стоять под белым тентом, в черном, новом, купленном специально для этого случая, платье и тяжелом шерстяном пальто, нервно подергиваясь, как какая-то дебютантка на самом ужасном в мире первом балу.

Я посмотрела на мать в поисках поддержки и помощи, но ее глаза были так же пусты, как могила, ждущая принять в себя отца. Честно вам скажу, встретиться с матерью взглядом было так же больно, как смотреть на снег или на гроб или бесконечные репортажи об убийстве моего отца. И мама тоже стала исчезать…

Меня охватило нечто вроде паники, и я принялась осматривать толпу.

Кто бы сейчас мог мне помочь?

Я пока еще не готова к взрослению…

Неужели я и вправду… осталась одна?

Даже Бекка Райт, моя единственная подруга, сказала, что не сможет прийти на похороны, потому что ей предстоит серьезный тест но гражданскому праву, который она уже дважды переносила из-за своих поездок с группой чирлидеров. И что на самом деле важнее — она «просто не вынесла бы» смотреть на то, как моего бедного отца, ставшего жертвой убийства, закопают в землю.

Я попробовала найти нашего учителя химии, мистера Мессершмидта, которого я уже видела среди собравшихся, но не в самой гуще толпы. Ничего не вышло, и я решила, что он вернулся в школу, не сказав мне ни слова.

Одна.

Я осталась одна.

Или, быть может, даже страшнее, чем одна, потому что как раз в тот момент, когда мне казалось, что хуже уже и быть не может, из толпы вышла моя одноклассница Дарси Грей. Она широким шагом подошла ко мне, всунула свою холодную руку в мою и поцеловала воздух рядом с моей щекой. Я знала, что сделала она это, скорее повинуясь чувству долга, чем из сострадания, и этот жест больше походил на демонстрацию снисходительного сострадания победителя побежденному. Когда Дарен сказала:

— Соболезную, Джилл, — я готова была поклясться, что это прозвучало скорее как поздравление самой себе с тем, что у нее все еще есть родители. Словно она в очередной раз меня превзошла, чем она только и занималась с детского сада.

— Спасибо, — тупо ответила я, как будто я искренне радовалась тому, что меня есть за что пожалеть.

— Звони, если что понадобится, — предложила одноклассница. Но я обратила внимание на то, что номер свой она мне не записала. Она даже в сумочку не залезла, чтобы сделать вид, что ищет ручку.

— Спасибо, — снова повторила я.

И почему я вечно изображаю благодарность, когда человек ее не заслужил?

— Не за что, — ответила Дарси и уже начала выискивать возможность сбежать.

Когда она удалялась от меня, я обратила внимание на то, как в этих чрезмерно ярких лучах солнца сверкают ее светлые волосы, словно некий золотой трофей, и заполнявшие меня одиночество с отчаянием начали расти так стремительно, что я не знаю даже, как у меня ноги не подкосились. У меня ни одного стоящего друга…

И тут я заметила, что у самого края тента стоит Тристен Хайд. На нем было взрослое пальто, сшитое у портного на заказ, и я заметила, что он еще и галстук повязал по такому случаю. Руки утопали глубоко в карманах, и поначалу я восприняла его позу за признак дискомфорта и неуверенности. Ну а какой подросток не будет испытывать этих чувств на похоронах? А Тристена я почти не знала. Мы не дружили. И моего отца он точно никогда и не встречал.