Андреа Кремер - Невидимый

Элизабет падает.

Я бегу к ней, стараясь всеми силами – голосом, руками, волей – оживить ее. Она корчится. Кровь не перестает течь у нее из носа. Сначала я вижу ее кровь на своих руках, но потом руки снова исчезают.

Он убивает ее.

Так же, как я вижу его мерцание, он видит, как мерцаю я. Но я не чувствую, что он подпитывается от моего проклятия, как раньше. Нет, это что-то другое.

Лори зовет Элизабет. Он спрыгнул с бортика и бежит к нам.

Дед смотрит мне в глаза, потом исчезает.

Я ничего этого не чувствую.

А Элизабет чувствует. Элизабет страдает.

Элизабет умирает.

Мой дед выигрывает. Он знает это, и в следующий раз, когда я могу его видеть, я замечаю улыбку на его губах. Удовлетворение.

Я должен его остановить.

Лори держит голову Элизабет у себя на коленях. Он обращается ко мне, спрашивая, что происходит, что происходит. Он кричит, чтобы я это прекратил.

Я должен это прекратить.

Из горла Элизабет доносятся хлюпающие звуки. Появляется еще кровь. Много крови.

Я не могу просить деда остановиться. Я знаю, что он не остановится. Никогда не остановится. Я не могу забрать у него его могущество. Я не обладаю достаточной силой. Никто из нас не обладает достаточной силой.

Если он не умрет, умрет она.

Я хотел бы убить, не превышая пределов самообороны. Я бы хотел убить, не думая.

Но сейчас другая ситуация.

Я знаю, что должен сделать выбор.

Пока Лори пытается вернуть к жизни единственную девушку, которую я когда-либо буду любить, я всем телом врезаюсь в деда, собрав в кулак всю силу, какая у меня есть. Когда мы мерцаем, мы не вполне люди, но не вполне и маги. Единственное, в чем можно не сомневаться: мы родственники. Он размахивает ножом, но я хватаю его за горло. Это встряхивает его, заставляет ослабить хватку. Я выкручиваю ему запястье, заставляя выронить нож.

– Стивен, – выдыхает он. Но я думаю только об одном: у него нет права знать мое имя.

Мы снова невидимы, но я крепко вцепился в него. Я толкаю его назад, назад.

Элизабет бьется в конвульсиях. Лори кричит и кричит.

Мне нужно положить этому конец.

Толкая деда к бортику, я прошу прощения у матери. Она бы не хотела, чтобы я это сделал, хотя, надеюсь, она бы меня поняла. Я прошу прощения у Элизабет, потому что мне не следовало встречаться с ней, не следовало позволять ей меня любить. Я прощу прощения у себя самого, потому что если я это сделаю, проклятие никогда не прекратится. Но единственная альтернатива – позволить ему наполнять Элизабет, пока она не умрет.

Я не потеряю ее. Ни за что на свете.

Мы на краю крыши. Мой дед борется, но теряет силы. Когда мы оба становимся видны, я замечаю ненависть в его глазах. Отвращение ко мне. Ко всем нам.

Одной рукой я держу его за горло.

Другой рукой толкаю.

И в этот момент у Арбуса случается прилив сил. С мощью, о которой я даже не подозревал, он хватает меня. Если ему суждено погибнуть, он заберет меня с собой.

На мгновение мы оказываемся в странном равновесии. Я наклоняюсь назад, он наклоняется назад, и мы парим в подвешенном состоянии, видимые и невидимые, на краю смерти, но все еще живые, дед и внук, проклинающий и проклятый.

Потом хватка Арбуса становится еще сильнее, и я чувствую, как сам придвигаюсь к нему.

Слышится крик. Крик моего деда. Меня обхватывает рука. Рука Лори.

У моего деда торчит нож в боку. Он больше не в силах меня держать.

Он падает.

И когда он падает, он исчезает.

И когда он падает, я исчезаю.

Лори держит меня.

Лори ждет.

И я должен сделать так, чтобы Лори мог меня почувствовать. Пока я не увижу, как нож упадет на землю. Пока я не пойму, что все кончено и мой дед мертв.

Я в безопасности и навсегда останусь невидимым, а Элизабет все равно умрет.

Лори отпускает меня, бежит к сестре. Я следую прямо за ним. Она рискнула всем, чтобы меня спасти. Всем. И я не верю в справедливость мира настолько, чтобы думать, что теперь с ней все будет в порядке.

Мы оба зовем ее. Мы видим, как ее грудь слегка поднимается и опускается, вдыхая и выдыхая, и мы благодарны за это. Трудно понять, остановилась ли кровь. Ее очень много, она повсюду.

– Мы должны отвезти ее в больницу, – говорит Лори.

Я встаю, как будто могу что-то сделать.

Но что я могу сделать? Никто, кроме человека на этой крыше, никогда не увидит меня, не познакомится со мной и даже не будет знать о моем существовании.

Я снова опускаюсь перед ней на колени.

Это самое ужасное чувство на свете: быть готовым отдать все, но знать, что этого недостаточно.