Дылда Доминга: Erratum (Ошибка) - 2 (СИ)

— Я не могу отправить больше никого, — наконец, произнес он. — Это их погубит, понимаешь? Не оттого, что они не хотят, но для них это хуже пытки, хуже… — он замолчал, подбирая слова.

— О чем ты говоришь, Синглаф? — Ее глаза спокойно изучали его лицо, радуясь тому, что они снова были рядом, вместе, наедине и дома. Этого сочетания было достаточно для того, чтобы она забыла обо всех своих сомнениях и печалях. Синглаф действовал на нее, как она на людей там, на земле.

— Я говорю о повелении, которое нужно исполнить.

— Конечно, я исполню, — отозвалась она с улыбкой, не понимая причин его столь тяжких сомнений и колебаний. — Мне хорошо на земле, и вовсе не в тягость.

— Я говорю не о земле, — его глаза будто стали еще темнее, и он нахмурился. — Я не знаю, почему это не могут сделать другие. Те, кто ближе, — от этих слов он содрогнулся. — Но такова Его воля, — закончил он, и обычно эти слова означали непреложное.

— Если не на земле, то где? — Икатан смотрела на него с недоумением, но без страха, как ребенок, доверяющий своему родителю.

— Как же тяжко, — простонал Синглаф.

И на этот раз Икатан больше ничего не спросила, потому что никогда раньше не слышала от него подобных слов.

— Под землей, — ответил он, — нужно сойти под землю.

— Но как, ведь даже проявляясь на земле, мы должны использовать человеческие грехи, как якорь, чтобы находиться там всего лишь минуты? — поразилась Икатан.

— Ты недооцениваешь этот якорь, — вздохнул он. — Но ты права, никто из нас не смог бы опуститься так низко без черного груза.

— Черного груза? — Икатан смотрела на него, не понимая.

Синглаф кивнул на углубление в белом полу, в котором покоился черный предмет. Он словно продавливал белую материю, стремясь опуститься ниже. Окружающая белизна и чернота предмета будто исключали друг друга: одно отрицало существование другого.

— Что это? — потрясенно спросила Икатан. Пока она смотрела на него, ей казалось, что углубление становится все больше и больше, и лишь вспышка света, метнувшаяся от Синглафа, вновь сократила выемку.

— Это то, что позволит тебе опуститься глубже, чем обычно.

— Но как я вернусь? — Икатан смотрела на него с ужасом, невольным, безотчетным, даже не понимая, что именно в этом предмете так ее пугало или внушало отвращение.

— Ты выпустишь его из рук. — Ответил он.

— Мне нужно взять его в руки? — Глаза ее расширились, когда она посмотрела на Синглафа.

— Да, — кивнул он и отвел взгляд. — Я бы никогда никого не попросил об этом, никогда, но такова Его воля. — Снова, как заклинание, повторил он. — Может, потому, что ты молода, в тебе все еще сохраняется способность понимать людей, понимать тех, кто ниже. Может, потому что таков твой дар. — Он словно пытался найти оправдание своему решению, а Икатан больше не могла смотреть ни на что другое, кроме груза зла, как она его тут же окрестила.

— Но что это? Как он создан? — пробормотала она, с трудом представляя, как заставит себя коснуться его. Продавит ли он ей руку, как сейчас продавливал пол? Оставит ли черную уродливую дыру на ее ладони?

— Икатан, — Синглаф подошел вплотную к ней. — Не бойся, я исцелю тебя. Если потребуется, я подыму всех братьев, чтобы помочь тебе. — Его серые глаза смотрели искренне, с невыразимой теплотой. Она не сомневалась: он так и поступит. Он любил ее, быть может, даже немного более чем дозволено. И от этого ей еще меньше хотелось покидать его.

— Синглаф, мне страшно, — прошептала она ему, почти губы в губы.

— Я знаю, — его рука сжала ее хрупкие пальцы. — Но других он убьет.

Икатан вновь покосилась на свою черную судьбу и содрогнулась.

— С тобой все будет в порядке, — его пальцы чуть сильнее сжали ее руку, и свет на миг заслонил и черный груз, и самого Синглафа. Осталось лишь прикосновение его руки и тепло.

— Но что я должна сделать потом? Ради чего это все? — спросила Икатан, когда смогла найти в себе силы.

— Ты должна передать послание, Его послание. Из уст в уста, поэтому должен быть кто-то из нас. — Ответил он.

Икатан опустила глаза и отняла у него руку. Теперь тепло и свет будут для нее недосягаемой роскошью. Ей нужно было свыкнуться с мыслью, что вскоре она не увидит ничего, или увидит то, от чего может ослепнуть. В самых страшных сказаниях они не рассказывали друг другу историй об аде. Сама эта тема считалась не то чтобы запретной, но слишком черной. Говорить о нем было равносильно тому, что плеваться грязью. Теперь ей предстояло увидеть все воочию, держась за отвратительный шар, к которому даже прикоснуться было почти невозможно.