Татьяна Зингер - Леди Теней

На центральных улицах особо сильно пахло разложением. В клетках у дороги заживо гнили беглые рабы. Одному, ещё живому, но уже неспособному подняться, ворона выклевала глаз, а люди проходили мимо тошнотворного зрелища, как ни в чем не бывало. Трауш остро ощущал вонь, исходящую от полумертвого тела.

В следующей клетке бился о прутья ребенок — янми, молящий выпустить его.

— Я больше не буду убегать! — на ломаном диалекте вопил он. — Пожалуйста, выпустите! Я сделаю всё!

Его никто не слышал.

А в третьей клетке… Трауш удивленно остановился. В третьей клетке, подогнув колени к груди, лежало нагое женское тело. Загорелая спина кровоточила свежими ранами от кнута. Правая рука была неестественно выгнута. В темных что смоль волосах запеклась кровь. Но женщина находилась в сознании и смотрела куда‑то вперед невидящими голубыми глазами, что‑то шепча себе под нос. Она бредила, отчаянно не желая расставаться с жизнью.

Беглянка по имени Сиена не спаслась…

Трауш сморгнул. Всё разумное в нем умоляло поскорее принять долгожданную ванну. Но он развернулся и поплелся обратно к градоправителю, шатаясь сильнее прежнего. И вместе с тем вернулся к клетке с молодой рабыней.

— Двадцатой я заберу её. — Кивнул на окровавленное тело.

Измаил покосился на лорда как на умалишенного, но спорить — не будь дурак — не стал.

— Я прикажу отпереть клетку.

На том и порешили. Тем же вечером Трауш послал телепатический сигнал в Пограничье, прося выехать двадцатку выбранных для обмена, а также трех лекарей и нескольких воинов для защиты делегации.

Умирающую рабыню было негде оставить, кроме как принести в свою комнату, и вызвать ей местного целителя. Когда Мари увидела полумертвое существо, наконец‑то потерявшее сознание, она непонимающе выпучилась.

— Это что такое?

— Пока не знаю, — не стал врать Трауш, — но чутье подсказало мне выбрать именно её.

— Твое чутье сдает, Шу. В наши земли мы доставим дурно пахнущий труп, — предрекла Мари, уже выходя. Весь её вид выражал крайнюю степень непонимания.

— Посмотрим, — ухмыльнулся Трауш, оглядываясь на сомнительное приобретение.

«Крепись, найденыш, — подумал он. — Твоё дело маленькое — выжить». Словно почувствовал мысли лорда, женщина еле слышно застонала.

Красивее дома было не сыскать на всей улице Роз. Белокаменный и украшенный лепниной, балконы второго этажа подпирали тончайшие колонны, вход охраняли две львиные статуи. В неестественно зеленом саду росли диковинные растения из самых разных уголков мира. В детстве больше всего я любила яблони, те, что раскинули свои ветви на заднем дворе и касались листвой окон моей спальни. В период цветения они бесподобно пахли, и я всегда держала окна нараспашку, впуская в комнату аромат лета и свежести.

К сожалению, яблони выкорчевали, когда у братца обнаружилась аллергия на пыльцу. Мне тогда было до слез обидно, но ради любимого сына мама без жалости избавилась от деревьев. Теперь на их месте росли жасминовые кусты, к вони которых аллергия братца оказалась равнодушна.

Вот уже две недели эти стены служили мне тюрьмой. Матушка поселила меня в комнату детства, впрочем, изменившуюся до неузнаваемости. Оказывается, игрушки и одежду она выбросила, когда я исчезла, дескать, чтобы не бередить старую рану; и моя спальня стала непримечательной гостевой комнатой с односпальной кроватью, комодом, часами в позолоченной раме, напольным зеркалом, шкафом и скучным пейзажем на стене.

— Будь как дома, — сказала мама, когда повозка въехала во двор, и уже тогда мне стало смешно. Очевидно, что я могу быть «как дома», но не дома в прямом этом смысле.

И точно. Здесь всё подчинялось расписанию, установленному матушкой: приемы пищи, чтение книг, даже прогулки в саду. Пойти гулять или кушать во внеурочное время я, конечно, могла, но под шепотки прислуги и недовольство Леневры Рене.

— Какая же ты своенравная, — качала она головой, если я удумывала посидеть в тени дуба в полдень.

Никаких бесед, кроме светского обсуждения погоды и городских сплетен, она со мной не вела. Даже не полюбопытствовала о руне на руке — хотя видела её и разглядывала ну очень пристально. Каждый завтрак, обед и ужин меня подмывало сказать: «Да — да, мама, я обручена с лордом Пограничья», — и дождаться её реакции, хотя, думаю, Леневра бы просто пожала плечами и посоветовала отведать пудинга.

Разумеется, существование дочери в рабстве её тоже не заботило: она не спрашивала, а я не отвечала.