Татьяна Зингер - Нечего бояться

Солнце уже опускалось за нить горизонта, окрасив небо ало-рыжими красками, когда мы расстелились на поляне у озера, разлили из термоса чай по кружкам. Зажгли единственную свечу на пироге, но ветер потушил её. Сизый дым растекся и растаял в сумраке. Грин тяжко вздохнул и картаво произнес:

-- С днем рождения меня.

Фраза прозвучала так горько, что защемило сердце. Я, отвесив Грину легкий подзатыльник, сказала:

-- Не бухти, старикан.

-- Да, -- согласился Ник, -- шестнадцать лет -- не срок.

Я отерла украденный с кухни нож о краешек блузки и разрезала пирог на три неаккуратных части. Кромсала без жалости, не заботясь о внешнем виде -- выпечка всегда была моей слабой стороной, и я надеялась поскорее избавиться от неудачного эксперимента. Взяла левый, подгоревший край, но Ник стукнул меня по руке.

-- Моё! -- возразил он, забрав кусок и жадно откусив от него. -- Видишь, какой я храбрый и бесстрашный? Жертвую своим здоровьем ради сестры.

И впрямь герой. Даже не отплевывается. А ведь получилось безвкусно и почему-то пересолено. Разве я солила тесто? Скорее -- по невнимательности насыпала соли вместо сахара.

Грин продолжал грустить. Он искривил губы, и левый уголок подрагивал, точно друг собирался расплакаться. Мы окончательно скисли. Та веселость, которую успешно изображали целый день, испарилась. Прямо как дымок от свечки. Повисла пауза. Ник соскребал с пирога черноту, Грин всматривался в воду. Я отогнула уголок простыни, на которой сидела, и провела кончиками пальцев по прохладной траве.

Динамики на трех наручных часах единогласно потренькали девять раз. Скоро придется вернуться в лагерь, времени осталось совсем мало, а мы толком не пообщались.

-- Предлагаю нарвать конны, -- пробубнил Ник.

-- Нет, -- отрезала я.-- Не хватало ещё, чтобы вы курили.

Листья конны вызывали состояние близкое к безумию. Дарили несколько часов наслаждения и безудержной радости. А потом наступала опустошенность. Словно конна высасывала всё хорошее. Она считалась запрещенным растением; густые кусты с желто-зелеными ветками спиливали и травили химикатами. Но конна росла всем назло. Листья выменивали на редкие вещи, которые просто так было не добыть: драгоценности, лекарства, информацию. Впрочем, у нас, выросших рядом с лесами, её хватало. Тем секторам, которые расположились в горной или равнинной местности приходилось труднее. И платили они больше.

Мне хватило того раза, когда провожали Кристину. Самую старшую, неунывающую и яркую из нас. Именно она собрала нашу компанию и гордо назвала её "Четверкой". Кристина не смущалась разнице в возрасте или характеру. Она легко уживалась со вспыльчивым Грином, пакостничала вместе с Ником, секретничала со мной, застенчивой и маленькой. Три года разницы в лагере считались пропастью, но Кристину это не останавливало. Уехав, она оставила "Тройку", которая завтра превратится в "Двойку"... До следующего года, когда А-02 покинет Ник.

В прошлом году мы впервые попробовали конну, и утром, кроме слез от прощания, добавилась тоска, похожая на засасывающую бездну. Она засела пчелиным жалом под самые ребра и не уходила с неделю. Ребята называли это состояние ломкой и убеждали, что от неё помогает лишь новая "доза". Некоторые не представляли без растения жизни; их черты заострялись, под глазами прорисовывались черные синяки. Они ходили или вечно раздраженные, или плакали навзрыд, или истерично хохотали. Ужасное зрелище. И всякий следующий заверял: "Уж я-то не подсяду". Интересно, каково им пришлось в А-01, где, как говорят, конна не растет, а потому стоит огромных денег?

-- Ладно тебе, Ларка, мы самую малость, -- Грин умоляюще глянул на меня из-под густых бровей. -- Неужели сама не хочешь?

Имя прозвучало смешно, этакая "Ла-ака", но радости оно не добавило.

-- Не хочу, -- отчеканила я. -- Ты завтра свалишь, а нам что прикажешь делать? Выть от безысходности или превращаться в наркоманов?

-- Я завтра свалю, -- хмуро повторил он. -- Почему именно в шестнадцать лет?..

Ник, молча слушающий перебранку, фыркнул:

-- Ты на казнь отправляешься или во "взрослый мир"?

Он сказал это с таким пафосом и иронией, что я невольно расхохоталась. О да, именно взрослым миром нас и пугают, и кормят, и обнадеживают. Страна поделена на две части. В А-03, детском лагере, и А-02, подростковом, живут только дети и наблюдатели, которых прислало правительство. Это громадный город, разделенный на сектора колючей проволокой и бетонными стенами. Мы жили в двести восьмидесятом секторе. За нами было двести семьдесят девять таких же маленьких лагерей и после нас -- ещё с сотню.