Андрей Гамоцкий - Абортарий

Как правило, это те самые троещинки, из-за которых перепало на орехи и папе и мне. Но о них позже.

Маленькая интрига, туши.

***

Интересно, есть ли среди вас сверстники моего прадеда. Или вдруг какое-то другое животное, разделяющее со мной холодильные апартаменты, еще имея глаза и голову, застало старинный, неизмененный город.

Киев теперь – обиталище мужчин. Единственный город, где они есть, скорее – еще месяц назад были. В единичном экземпляре.

Но с виду ничего подобного. Практически со всех уголков города можно увидеть «Зеркало Венеры», громадный и устрашающий знак женской власти. Находится этот монумент, кстати, на том месте, где раньше стояла тетка с мечом и щитом, в раза четыре меньшая. Тетка эта, как ни удивительно, символизировала нездоровое пристрастие мужчин к истреблениям и завоеваниям. Со времен прадеда это пристрастие резко и радикально пошло на спад.

Что характерно – крестовина «Зеркала» находится не снизу, как было положено в древности, а наискось сверху. Папа сказал, что это вовсе и не зеркало, а пенисное кольцо со штопором-закруткой.

Мужской же символ – «Марс со щитом и луком» – помещен внутрь женского. Маленький, скромненький, куценький. Да еще и вертится, как чокнутый флюгер.

Как вам такое нравится, туши?

***

Не знаю, как дела обстояли при вас, но сейчас каждая киевская улица, а их порядка нескольких тысяч, имеет свой определенный цвет. Улица Тюльпанов, где я встретил впервые Иену, бирюзового оттенка. Дома, асфальт, столбы, лавочки, ступеньки, заборы – все бирюзовое.

В точь, как мошонка у зеленой мартышки.

Единственное, что не бирюзовое – это светоотражающая разметка и дорожные знаки. Они бронзовые. И как только женщины додумались.

Ну да, еще названия улиц. Мой дед, Андрей II Валух, рассказывал отцу, что малым карапузом застал их переименование. В честь цветка, растения, дерева. Главная теперь – улица Роз. На ней запрещено движение транспорта, а дорога сплошь утыкана розами и усыпана лепестками. Когда гуляешь по ней, особенно в ветреную погоду, лепестки так и норовят влезть в рот. А вообще, конечно, красиво. Можно целый день напролет топтаться по ним и кайфовать.

Вот какой Киев теперь – пестрый и разукрашенный. Будто подвергся акварельной бомбардировке.

Да, именно бомбардировке. Сравнение из прошлого, знаю. Непонятное и странное сейчас. Как ни борись, а дремучие мужланские гены иногда дают о себе знать.

***

А вот Киев прошлого являл собой достаточно жалкое зрелище. Обильное нагромождение безликого бетона, окутанного сизым дымом. Люди только тем и занимались, что лихорадочно бегали туда-сюда, толкались, ругались. Заняты они были одним – деланьем денег. И деньги у них водились. Но далеко не у всех. Люди карабкались к хорошей жизни, но зачем она им – и сами не знали. Им было привычно в старом грязном болоте, коим значился город.

Не то, что сейчас. Цветастое загляденье.

Не считая жуткого «Пенисного кольца со штопором-закруткой» и Дома Матери.

***

Киев раньше напоминал дряхлую прокуренную грымзу. Сосуды дорог в изломах и трещинах. Покосившиеся дома, как видавшие виды, подгнивающие зубы. А небоскребы в центре имели вид побрякушек, не столько необходимых, сколько ради моды – раз в других городах есть, то и в Киев нужно. Грымза боролась со своим естественным оволосением, безжалостно сравнивая с землей парки и скверы.

А все потому, что населяли город люди тупоголовые и примитивные. Они не понимали, не любили, не ценили его. И вместо того, чтобы быть милой и добродушной бабулькой, город был придирчивой и ворчливой грымзой.

***

Исторические сведения я почерпнул из папиных бесед. Он любил рассказывать о прошлом. Но еще больше он любил напоминать о теперешнем положении вещей.

Папа не упускал случая повторять, что на сегодняшний день любая беременная баба вместо выпуклого пуза может с таким же нагло-отрешенным видом носить пояс шахида.

По статистике, из ста беременных баб рожают около сорока. Рожают, понятное дело, девочек. У некоторых через неделю-вторую случается самопроизвольный выкидыш. И это еще считается везением.

У второй половины беременных случается так, что начиная примерно со второго месяца – плод вдруг погибает. По до сих пор не выясненным причинам.

И всегда выходит так, что плод этот – мужского пола.

– Насколько мне известно, – говорил папа, – те бабы не предъявляют никаких претензий по поводу того, что носят в животе мертвого зародыша. Не бегут сломя голову к акушеру-гинекологу в Дом Матери. Не жалуются на судьбу. В определенный момент они перестают вообще что-либо делать. А вот с ними, наоборот, уже можно делать все что захочется. Лучше всего, конечно, – это удобрять ими почву.