Елена Ершова: Неживая вода

– Чем займешься-то? – спрашивала в день отъезда Пелагея, помогая утрамбовывать в чемодан растянутые свитера, полинявшие брюки и прочий Игнатов скарб.

– Поначалу дом надо в порядок привести, – отвечал Игнат. – А там видно будет. Руки у меня есть, прилежание тоже. Неужто работу не найду?

– Найдешь, найдешь, – улыбалась Пелагея. – Не дури только да от пьянства берегись.

– Не пью я, теть Паш, – возражал ей Игнат. – Да и не курю. Зачем мне это?

– Вот и правильно, вот и хорошо. – Пелагея кивала, заворачивала в дорогу только что испеченные, с пылу с жару, ватрушки. – Работу найди, девушку работящую, и живи себе с Богом.

Игнат вздыхал, улыбался виновато.

– Кто ж за меня, теть Паш, пойдет?

«А Званка? Пошла бы?»

Мысль, вспыхнувшая в голове спустя столько лет, будто свеча в темной кладовке, в первый момент испугала его. Но тогда Игнат не придал этому большого значения. Ему предстояла самостоятельная, взрослая жизнь. Попрощавшись с Пелагеей, Игнат отправился на вокзал. И поезд, медленной гусеницей отползающий от станции, снова делил на куски Игнатову судьбу, отрывая его от прошлого.

Теперь, поставив старенький чемодан на грязный бетон солоньского перрона, Игнат почувствовал легкий укус беспокойства. Словно морозный воздух родной земли, войдя в его легкие, разорвал застарелый шов.

Вот тогда-то перед его внутренним взором всплыло светлое и строгое лицо Званки. Но не той, что осталась лежать грудой изломанной плоти, а той, какой Игнат запомнил ее в лесу: голубые озера глаз и светлые косы, спадающие на плечи. Званка улыбнулась Игнату знакомой и теплой улыбкой и шепнула: «С возвращением…»

Воздух сразу прогрелся. Игнат задержал дыхание и зажмурился, чувствуя, как забытый страх смыкается над его головой, будто толща воды. И тогда рядом прозвучал обычный, человеческий и вполне реальный голос:

– Игнашка! Ты ли это, щучий сын?

Игнат удивленно распахнул глаза и жадно глотнул морозного воздуха. Навстречу приближался долговязый мужчина в овчинном тулупе.

– Ну, что рот разинул, дурень этакий? Дядьку Касьяна не признал?

Мужчина улыбался радостной, немного пьяной улыбкой сквозь заросли запущенной бороды. Крупный, покрасневший от мороза нос, разбегающиеся от уголков глаз морщинки и размашистая походка всколыхнули в памяти Игната давно забытые картины.

– Дядя Касьян! – рот Игната разъехался в простодушной улыбке. – А как же не помнить-то? Кто ж меня лесному промыслу обучал да на лыжи ставил?

Поравнявшись с Игнатом, мужчина в охапку сграбастал паренька, захлопал широкими ладонями по плечам.

– Охо-хо! Совсем заматерел! Залохмател-то как! Был-то куренком, на один ноготь положить, другим придавить. Надолго ли к нам?

– Насовсем, дядя Касьян.

Игнат высвободился из медвежьей хватки Касьяна, заморгал слезящимися глазами. Сивушный дух, исходящий от мужчины, валил с ног.

– Неужто совершеннолетний стал? – спросил тот. – Сколько же годков прошло?

– Лет пять, – с улыбкой ответил Игнат. – А вы как поживаете? Все ли в Солони по-прежнему?

– Поживаем мы известно как: ни шатко ни валко, – Касьян махнул рукой в драной рукавице. – Сегодня работа есть, завтра нету. Урожая родится мало, да и зверья в лесах поубавилось. А все после той беды…

Касьян понизил голос и пугливо огляделся по сторонам, словно опасаясь, что его могут подслушать непрошеные свидетели. Но никого рядом не было. Поезд давно покатил дальше, болезненно чихая и выбрасывая в воздух столбы едкого дыма. Платформа была тиха и безлюдна. И ноющее чувство беспокойства снова зашевелилось где-то глубоко в Игнатовой утробе.

– Где ж ты жить будешь? – переменяя тему, заговорил Касьян. – В бабкином доме, что ль?

– В нем, – подтвердил Игнат. – Цел ли?

– Цел, что ему будет. Как бабка Стеша померла, так и пустует, а посторонние к нам не суются. Вымирает деревня-то.

Они снова помолчали. Касьян вздохнул, обдав Игната запахом перегара.

– Да что лясы точить. Поехали, сам посмотришь. Колымага вон моя! – Касьян махнул в сторону стоянки, где стоял побитый, подлатанный, но все еще на ходу, внедорожник. – Думал, куниц или белок настрелять в бывших егерских угодьях. Эх, жизнь…

Он не договорил, покачал косматой головой. Игнат понял, что хотел сказать Касьян: там, где проходит навь, – жизнь умирает.

Несмотря на работающую печку, в кабине было довольно холодно. Игнат поднял ворот парки и глубже надвинул на уши беличью шапку, чтобы не замерзнуть. Пар вырывался изо рта белыми облачками, оседал на стеклах и замерзал на них, образовывая сплетение морозных узоров. Касьян время от времени протирал лобовое стекло, матерился, пересыпал мат прибаутками и байками из деревенской жизни. Игнат узнал, что старый Михей поссорился со своей женой и выгнал ее из дома. Что семнадцатилетний Фимка обрюхатил девчонку в соседнем селе Малые Топи, за что его приходили бить малотопинские мужики. Что работа есть только на лесозаготовках или в карьерах, где добывают уголь и молибден. Все это Игнат слушал, иногда дыша на заиндевевшее стекло и протирая в нем круглые оконца. В них он мог видеть, как по бокам узкоколейки мелькают красноватые стволы сосен, будто облитые кровью, но старательно гнал из головы дурные мысли.