Мари Польская - С видом на жизнь. Дилогия (СИ)

Неделю я не могла прийти в себя. До сих пор, вспоминая прошлую жизнь, свою семью, детей, я надеялась, что вот вырасту и вернусь. Я представляла их вытянувшиеся лица и недоверие, которое придется преодолевать. А потом — радость и обещания никогда не расставаться. Теперь же нужно было смириться с тем простым фактом, что я никогда их не увижу. Я плакала несколько дней. Родители бегали вокруг меня, спрашивали, что у меня болит, и утешали, как могли.

Они любили меня. Понимая, что своими странностями я могу навлечь гнев всей деревни, как могли, защищали. А странностей было хоть отбавляй. Я не бегала по улице как все дети, не таскалась с игрушками и куклами. Из всех развлечений предпочитала сама с собой играть в шахматы. Доску обычно рисовала прямо на земле в огороде, а в роли фигур и пешек использовала подходящие палочки, пуговицы, шишки и другой подручный материал. Однажды, уже года в три, попыталась объяснить правила игры отцу, но сколько я ни билась, он даже названия фигур не выучил. Как‑то, поняв, что физически я развиваюсь неправильно (еще бы, если все время сидеть за шахматами, а не скакать по деревне!) решила каждый день начинать и заканчивать с зарядки. Видимо, со стороны это выглядело ужасающе, поэтому отец уже через неделю огородил двор высоким забором, скрывая мои занятия от соседей. Это мало помогло, наоборот, разожгло жуткое любопытство. Теперь мальчишки с самого утра висели на заборе, ожидая… Чего? Я стала уходить в лес. Мама сначала жутко боялась этого, ругала меня за самовольство и запрещала такие прогулки, но отец, внимательно посмотрев на меня и увидев что‑то только ему ведомое, разрешил.

Я потихоньку научилась писать на местном языке, кстати, ничего общего не имеющего ни с одним из тех, что я знала раньше. Чтобы не забыть, каждый месяц повторяла про себя или декламировала, гуляя в одиночестве, все известные мне стихи. И пела. Наверное, это было забавно. Когда все дети пытались произнести «мама» и «дай», я мурлыкала под нос непонятные слова. А потом потихоньку училась играть на инструментах: подобии нашей гармошки и чем‑то вроде лютни. По ночам, когда оставалась одна, жутко тосковала по сыновьям, представляя их себе возмужавшими и красивыми, по маме, думая, как же она пережила мою смерть, по сестре, которая была мне лучшей подругой. Так прошло лет пять — шесть. План в голове все никак не вызревал. Да и сложно придумать такую комбинацию, чтобы пятилетней обладательнице черных кудрей можно было потихоньку свалить из деревни, найти себе работу по душе, или дело всей жизни, или хотя бы место учебы. Тут как ни крути, без помощи взрослого не обойтись. А кого взять в помощники? Это ж какой продвинутый человек должен быть, чтобы поверить мне? Мучимая такими вопросами я как‑то раз бродила по опушке леса, со всех сторон обнимавшего деревеньку, и наткнулась на маленький, заросший буераком домик с покосившимся крыльцом и готовой съехать набок крышей. Эта крыша и внушила мне надежду. А вдруг обитатель домика такой же? Да. Наверное, это уже начиналась истерика.

— Кто здесь? — прозвучавший внезапно голос прямо у меня в голове застал меня у самого крыльца. — Что вам надо, оставьте меня уже в покое.

— Меня зовут Вета, — мысленно откликнулась я. — Можно войти?

— Ты из патруля? Я все уже рассказал и все документы сдал. Так что проку от меня никакого.

— Я не из патруля. Я живу тут неподалеку, в деревне.

— В деревне? — казалось, обладатель голоса глубоко задумался. Я стояла у порога, не зная, то ли уйти, то ли наоборот войти да посмотреть на загадочного собеседника. Любопытство пересилило, тем более, что, судя по всему, он признал меня вполне взрослой. Я взялась за ручку двери.

Она тихонько скрипнула, выпустив на волю рыжего здоровенного кота. Он пулей прошмыгнул между ног и припустил к ближайшим зарослям. Через мгновение только два зеленых глаза внимательно следили за мной из‑под куста шиповника. Я медленно вошла в домик, и позвала:

— Простите, вы здесь? Можно к вам?

Небольшая единственная комнатка, заваленная хламом и осколками каких‑то посудин, была пуста. Я обошла ее, опасаясь что‑либо трогать. Здесь было душно. Резкий, бьющий в нос запах, казалось, въедался в кожу и одежду. Маленькое не застекленное окошко совершенно не вентилировало комнату. В углу в огромном черном буфете были свалены различные травы. Некоторые из них были связаны пучками лентами с надписями. За сложенной из камней печью располагалась лежанка. У окна стоял большой стол, заваленный бумагами. Под ногами хрустели осколки глиняной посуды. На лавке кучей были свалены тряпки, которые могли быть как одеждой, так и ветошью. Я оглядела все еще раз и вышла на свежий воздух.