Олег Никитин - Дело марсианцев

Препоручив имение заботам управляющего, Тихон отдал время возвышенному – поэзии. За время учебы в столице успел он приохотиться к этому благородному занятию, проштудировал массу ученых трудов по стихотворству и несчетное множество поэм со стихами. И сам сочинять пробовал, порой не без успеха. Соученики нередко отмечали его зреющий подспудно дар и просили на пирушках декламировать эротические вирши. Предпочитали, впрочем, творения уже признанных поэтов.

– Просыпайтесь, барин, денницу пропустите! – опять вскричала девушка, на этот раз уже поутру.

Но барин не проснулся, сквозь сон гневно прогнал настырную девицу. А ведь сам же просил разбудить его на заре, дабы полюбоваться ею из окна кабинета и записать, глядишь, две-три вдохновенных строки в тетрадь. Но эклога была благополучно сочинена, и просыпаться нужды не было.

Солнце стояло уже довольно высоко, когда Тихон принудил себя спустить ноги с дивана, на котором прилег после ночных трудов. Вирши, аккуратно перенесенные на чистый лист, ласкали взгляд. Тут же аккуратно лежало еще три листа, размашисто исписанных черновыми заметками и промежуточными строфами. Бесценный материал для изучения дотошными потомками.

– Уж солнечны лучи всю землю оживляли!.. – воскликнул Тихон, распахнув окно. «Нарышкин, сукин сын! – пришла вдогонку досадливая мысль. – Шагу не ступишь, чтобы на чьи-то ямбы с хореями не наступить».

Он подхватил свежую эклогу и спустился в гостиную, где его поджидал скромный деревенский завтрак – куропатка в грушевом соусе, галантин, пирог с яблоками и липец со свежайшим маньчжурским чаем. Но перво-наперво Тихон наведался во двор, а потом с помощью девушки умылся и пригладил ежик волос мокрой рукою.

– Послушай-ка, Марфуша, что я нынче сочинил, – усевшись за стол, проговорил Тихон. – Шумящи желто-красны листьи расстлались всюду по долам… Ну как, нравится? – вопросил он, покончив с эклогой.

И тогда уже с удовольствием накинулся на еду. Девушка же, подперев голову, мечтательно ответила:

– Лепота! Однако ж, барин, мне ваши те стихи, которые срамные, более по нраву. Помните, в запрошлом годе на сеновале мне читывали? Сразу после сочинивши, как мы с вами в первый раз. Без всякой бумаги так душевно читали, я прямо алела как роза… Батюшка ваш чуть не застал нас тогда, в стайку зашел и ну кричать, вызывать к себе. Мы еще в сено закопались!

– То баловство, – осадил Марфу молодой поэт и смутился вслед за девицей. – Ненастоящее оно, потому как не поэзия вовсе, а пустое рифмоплетство. Такое безобразие в журналах не напечатают.

– А все ж забавно.

– Истинная поэзия, Марфуша, проницает вглубь сердец, живописует страсти и наблюдает сокровенное, – принялся Тихон пересказывать чьи-то возвышенные мысли. – Воспламеняет, говоря коротко, добродетели, воспевает доблести! А то что же за стишата, где про неприличное? Какова там добродетель, скажи мне? Похоть одна непотребная, прости Господи. Хорош в нынешнем году липец, однако…

– Так ведь страсти! Куда уж страстнее-то, когда до крайности доходит и подол задираете? Ну, вам-то виднее, барин, – смирилась Марфа, – поелику в столицах обучались. А то вот еще что стряслось, – горячо зашептала она, зачем-то оглядевшись по углам гостиной. – Утром папаша сказывал, ужас-то какой в соседнем селе видали. Вот где страсти-то!

– Да что случилось? Гумно сгорело?

– Какое там! Марсиянцев ночью видали, на воздухолете, – совсем уж съежилась девушка.

– Эка! – расхохотался Тихон. – Прямиком с Марса прибыли, что ли?

– Сосед ваш, Акинфий Панкратьевич, так сказал.

– Так это у него в Облучкове такие ужасы?

– О чем и говорю! Истинно марсиянцы прилетали, чуть кузнеца Прокопа не выкрали к себе в Марсиянию.

– Тогда уж «марсианцы»!

– Я и говорю.

– Да уж, какие только чудеса по осени не случаются, когда урожай собран и мужичье бражку день-деньской хлещет.

– Вот вы не верите, барин, а оно так и было. По-над деревами летели и огоньками по краям воздухолета помаргивали, вот вам крест. Я папаше верю, он лишнего отродясь не брехал.

– Ну, Господь им судья, марсианцам, – отмахнулся Тихон и отставил чай. – Коли не арестовал их и не спалил огнем адовым, когда они мимо него пролетали, значит они добрые существа и ему покорные. И нам зла не сотворят.

На это Марфа не нашла что возразить, и ее повеселевший вид показал барину, что девушка успокоена таким соображением. Ее круглое розовощекое лицо разгладилось, и с сомнительной частушкой на устах она приступила к хлопотам по хозяйству.