Ирина Критская - Бегство

– Давай, давай, времени мало, собирайся иди. Катарина…

Катарина отогнала от себя поток воспоминаний, допила чай, чувствуя, как зверская кислота облепихи постепенно проясняет её мозги, сунула ноги в тапки и пересела за столик, поближе к подруге. От Женьки веяло степной свежестью, полынной терпкостью, ароматом речной воды и кувшинок. Катарина вдруг поняла – Женька-то не постарела. Она все та же, какой была тогда, когда они носились ласточками по степным тропкам, жарились на песке у тихой реки, бегали за молоком на другой конец села, кокетничали с ребятами. Катарина коснулась руки Женьки, ожидая холодного провала, но кожа подружки была тёплой и упругой, совершенно живой.

– Ты, Жень, привидение, что ли?

Женька хихикнула, плеснула ещё чайку, куснула шоколадку.

– Я, Катьк, переходная. Есть такие, потом поймёшь. Я ведь сбежала отсюда. Меня мужик так же, как тебя мытарил, правда мне больше доставалось, я была толстая и баловалась… этим самым. Ну, короче, курила. Кое-что… Сдуру, правда.

Катарина ничего не понимала из того, что плела Женька, поэтому молчала, не противоречила. Женька достала из кармана небольшую бумажку, сунула её Катарине. Это бумажка оказалась фотографией, тусклой, мятой, с неё на Катарину смотрела толстощекая помятая стриженная блондинка с пустым и слегка безумным взглядом оловянных глаз.

– Ага. Это я. Он меня к этому времени уже ненавидел. Да, в общем, и было за что. Я вразнос пошла, творила такое… он меня в этот дом призрения и определил. Три года я здесь проторчала. А потом меня выписали.

Катарина слушала по-прежнему молча. Ладно бы это она сейчас читала в затейливом романе, ещё можно было бы перетерпеть такую чушь, но слышать это от привидения… Это уж слишком. Наконец, она разлепила губы, спросила

– И что? Тебя выпустили? Домой?

Женька кивнула. В её хитреньких глазах мелькнула маленькая свинцовая тучка печали, чуть затуманила ясный светлый взгляд и тут же пропала.

– Выпустили. Он там бабу уже новую завел себе, перед моим приходом пришлось ему её выпереть. Так он так озверел, видеть меня не мог. Ну, и мне намекнули, человек один верный предупредил, что он меня на тот свет задумал отправить. Я ведь в той комнате жила, которая у кабинета твоего любимого. Впрочем, кабинет, кабинетом не был, там что-то типа маленькой гостиной было, для моих знакомых, подружек. Мой не любил и их тоже.

Женька вытерла слезу, закипевшую в углу глаза, чуть вздохнула, всхлипнула.

– Ну, я и решила – я сама. Самой не так страшно, знаешь, чего ждать. Таблеток накупила, в лес ушла, села на пенёк, сижу, как дура. Там место такое чудное, вроде лес обрывается, как будто его трактором свалили, и вниз обрыв идёт, а внизу река. Причём такая, как в нашем детстве была, помнишь? Темно-фиолетовая такая вода, теплая, тихая. А в одном месте, прямо над обрывом воздух, как будто разрежен, как будто разбавили его серой перламутровой прозрачной краской, рябит он, дрожит слегка. Ну, я встала, поближе подошла, а потом раз – и бросилась в эту дыру, как будто меня толкнули. Женька выдохнула, внимательно посмотрела на Катарину, улыбнулась.

– Ладно. Отдыхай. Я завтра приду.

И подошла к окну, открыла створку, исчезла, как будто растворилась в темном небе.

– Кликуню пила? Кликушу, Клекушку… только не говори, что не любишь. Её все любят.

Катарина лениво приоткрыла глаза, она уже неделю лежала вот так, пластом, с трудом вставая только на процедуры, которые стали нечастыми. Ей не то, что активничать, общаться, ходить на какие-то там кружки по интересам, ей даже мыться было лень, вставать на завтрак и то не хотелось. Правда, надо сказать её никто и не заставлял особо, она как-то враз стала прозрачной, этакой ненужной вазой, которую иногда надо взять, протереть, да и поставить на место. Можно задвинуть куда – нибудь подальше, а и разобьешь – ничего страшного, пустая вещь. Вот эта жуть – осознание себя ненужной вещью, старой, использованной, списанной за ненадобностью, а ещё дикое, оглушающее, бесконечное одиночество легли свинцовым пластом на душу и тело Катарины, распластали его, придавили к кровати, лишили воли и почти отняли способность свободно дышать.

Она неохотно разлепила веки, прогнала сонный дурман, и сквозь туман неверного зрения разглядела гостя. Денис! Веселый плэйбой, сосед, неунывающий и непробиваемый, легко пропускающий через себя страшные токи местной терапии, он все время выскакивал, как чертик из коробочки, и с его появлением немного приподнималась черная завеса нынешнего мира Катарины, и как будто выглядывало солнышко.