Кира Измайлова: Одиннадцать дней вечности

Мы давно уже сказали друг другу все, что могли сказать…

Послезавтрашнее утро выдалось ясным и ветреным, и небо было лишь едва заметно подернуто тонкими перистыми облаками.

«Быть буре, — задумчиво произнесла старая Берта, потом пожевала губами и добавила: — Но не сегодня. Или сегодня? Вот ведь, селедка старая, не могу разобрать!»

До заката было еще далеко, а Эрвин вдруг сделался беспокоен.

— Что с тобой? — спросила я, видя, как он мечется по кабинету, словно зверь в клетке.

— Не знаю, — встряхнул он головой. Черная челка упала ему на глаза, и он отбросил ее таким привычным, таким родным жестом… — Я все время слышу лебединый клич, но ведь этого не может быть, Марлин, верно? Окна закрыты, ветер не в нашу сторону, так откуда… Почему мне кажется, что это братья зовут меня? Нет, не просто зовут, просят о помощи!

— Может быть, не кажется? — шепнула я, но Эрвин услышал и замер на месте.

— Что же делать?

— А ты будто не помнишь, какой нынче праздник? — спросила я.

— Именно потому я и опасаюсь выйти из дому.

— Нечего бояться, — сказала я ему и обняла крепко-крепко, так, что хрустнули ребра. — Как вы, люди, говорите, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Иди, Эрвин, и позови братьев. Если кто-то и сумеет дозваться их сегодня до заката, то это только ты.

— Но как я это сделаю… без тебя? — беспомощно спросил он.

— Так же, как и прежде, — ответила я, хотя до смерти боялась выпустить его из рук, словно Эрвин сию секунду мог сделаться птицей и улететь неведомо куда, за тридевять морей…

Что там! Случись такое, я знала, я не отступилась бы, пока не отыскала бы его где угодно, в любом обличье!

— Эрвин, ты слышишь? — заглянул в гостиную Кристиан. Удивительно, я никогда не путала их с Вернером, чему всегда поражался даже Эрвин. — Лебеди кричат! Мы едем на побережье, ты с нами?

— Да, — ответил он, помолчав, и до боли сжал мои руки. — Я с вами. Прикажи оседлать коня и мне, я иду. Марлин…

— Я буду следом, — шепотом ответила я на невысказанный вопрос. — Но не торопитесь. До заката еще есть время.

Эрвин кивнул, потом, помедлив, поцеловал меня так, будто прощался навсегда, резко повернулся и вышел.

Что ж, если не удастся задуманное, так тому и быть, и встретятся однажды на закате сотканная из морской пены русалка и белоснежный лебедь…

Все приготовления давно были завершены, и я вышла следом за мужем, и успела еще увидеть, как мелькнули за поворотом всадники — четверо, они уехали без слуг.

В тревожно-багровом небе, сулившем не просто бурю, а что-то пострашнее давешнего шторма, с жалобными криками кружили птицы. Казалось, они не понимают, куда им лететь, не помнят пути, и теперь боятся остаться на этом берегу навсегда…

Когда я пришла на берег, она уже была там. И братья — все четверо — они смотрели в небо, которое звало их, манило, и они наверняка уже чувствовали, как расправляются за спиной сильные крылья, а ветер влечет за собою, и все еще живы, все рядом, можно окликнуть — Михаэль! Клаус! Андреас! — и получить ответ…

Она стояла на прибрежном камне, выбрав такой, который волны не обдавали бы пеной, и тоже смотрела в небеса.

— Вот ты и пришла, — произнесла она, наконец, когда я вдосталь налюбовалась ее спиной, и повернулась ко мне.

Я будто в зеркало погляделась — у нее было мое лицо, мои длинные золотистые волосы, стелющиеся по ветру, моя фигура, стройная и гибкая, но вовсе не хрупкая. Только глаза оказались чужими. У моря не бывает такого цвета — непроглядно-черного, непрозрачного, мертвого, — оно всегда изменчиво, и даже у штормовой темноты предостаточно оттенков.

Глаза феи были холоднее льда из умершего мира и чернее самой черной ночи. Обсидиан — и тот светлее.

— Да, пришла, — согласилась я, подходя ближе. Босые ноги стыли на мокром песке, а сердце замерзало в груди, но мне нужно было идти.

— Славно было играть с тобой, смелая русалка, — обронила фея. — Ты развлекла меня. Простые смертные давно мне наскучили, но ты…

Она едва заметно улыбнулась и повторила:

— Ты развлекла меня, а за это, пожалуй, я выполню одно твое желание.

Я открыла было рот, но она предостерегла:

— Не проси сохранить жизнь своему супругу и его родне. Тебя это вовсе не должно касаться — ты кровь от крови моря, ты пришла из него и уйдешь, чтобы стать морскою пеной. Оставь людям — человеческое, а мне… — она усмехнулась, показав мелкие острые зубы, — моё.

Воцарилась тишина, только ветер посвистывал в расставленных на просушку снастях и путал мне волосы.