Ларисса Йон - Ривер

— Чужак? Ты, верно, шутишь? Потому что я, вроде как, не появился здесь с конфетами и белым фургоном с затемнёнными задними стеклами. — Он подошёл ещё ближе, и в руке Харвестер снова вспыхнул электрический заряд. — Да и тебе, вроде как, не двенадцать лет. Так почему же ты напала на меня?

— А откуда мне знать, что ты не нападёшь на меня?! Ангелы не материализуются из воздуха время от времени, чтобы пожелать мне хорошего дня.

Его полные губы скривились в усмешке.

— Не шути со мной так больше, Падшая.

Падшая! Из всех мерзких оскорблений, которыми Ривер мог её наградить, он выбрал именно то, что по-настоящему причиняло боль.

То единственное, что причиняло чуть ли не физическую боль.

Все остальные несущественные колкости не оказывали на неё никакого воздействия, потому что были или просто смешны или являлись правдой.

Она утратила свою благодать, чтобы помочь таким высокочтимым мудакам как ангел, стоявший перед ней. Харвестер так устала выносить упреки от засранцев вроде него с раздутым самомнением.

Она метнула в него молнию, усадив прямо на задницу. И Боже, это было так приятно.

Улыбнувшись, посмотрев на летающие повсюду перья, как после подушечного боя девочек-подростков, Харвестер убралась оттуда к чёртовой матери.

Так что да, она ненавидела его, и ненавидеть его было ещё легче, потому что Харвестер желала его так, как не желала ни одного мужчину на протяжении почти пяти тысяч лет.

С тех пор как Энриет — ангел, похитивший её сердце, а потом растоптавший его, — таинственно исчез навсегда и не только из всех царств, но и всех воспоминаний.

О, Харвестер помнила, что он заставлял её чувствовать, но абсолютно не помнила его лица. Он вполне мог оказаться жабоголовым орком.

Звук перемалывающих механизмов и звенящих цепей заполнил пещеру, и Гетель со своей неприятной болтовней была забыта.

Когда гигантский кусок льда стал подниматься, Харвестер сделала свой первый вдох… за несколько дней? И снова лёгкие заполнились ледяным воздухом, послав бурю агонии сквозь её тело.

И тогда настоящая боль обрушилась на неё, когда примерзшая к глыбе кожа стала отрываться от тела Харвестер. Не в состоянии кричать из-за замороженного горла, она издала крик в голове, пока череп, казалось, не готов был взорваться.

Глыба качнулась, оставив её сокрушённой, с содранной от щиколоток до шеи кожей, не в состоянии даже пошевелиться, когда Веном обернул петлёй острую как бритва цепь вокруг её лодыжек.

Гетель передвинулась в поле зрения Харвестер, её вычурно красная накидка для беременных заслонила Харвестер весь обзор. Она беспомощно наблюдала, как сука-ангел полоснула её тупым ножом по запястью и подставила хрустальный бокал, чтобы собрать кровь, льющуюся из раны.

От тошнотворной слабости у Харвестер закружилась голова. В конце концов Гетель убрала бокал, позволяя крови Харвестер стекать в сток на полу. Не то чтобы истекать кровью на полу было для Харвестер в новинку.

Гетель присела рядом с Харвестер и поднесла чашу к губам.

— Когда Люцифер родится, то сам будет кормиться от тебя, но ты уже сейчас можешь питать его. С каждым глотком Небеса будут сотрясаться. Между вами существует сильная связь.

Сумасшедшая сука. Единственный человек, с которым Харвестер была когда-либо связана — Энриет. И это не привело ни к чему хорошему.

— Дай мне свою руку.

Веррин не колебалась, хотя понятия не имела, что Энриет собрался делать с церемониальным ножом. Она доверяла ему, а ещё любила, когда он прикасался к ней.

Очень нежно, он перевернул её руку ладонью вверх и приложил кончик серебряного ножа прямо под большим пальцем.

— Я собираюсь связать нас навсегда, — произнёс он, и Веррин отшатнулась.

— Это запрещено, — выдохнула она. — Только семейные пары ангелов-воинов могут сделать такое.

— Я ангел-воин.

— Но не я. И мы не пара. — Не то чтобы она отказалась, если бы он предложил. Но прямо сейчас он собирался совершить что-то абсолютно запрещённое. Её сердце пустилось вскачь и Веррин отдёрнула руку. — Мы будем наказаны.

— Нет, если никому не скажем. — Энриет приложил нож к своей ладони и медленно сделал неглубокий порез от большого пальца до основания мизинца. — Мы должны это сделать. Я не могу объяснить почему. Просто знаю, что когда-нибудь это приобретёт определённый смысл.

У Веррин внутренности скрутило узлом. Энриет всегда мог предвидеть вещи и всегда оказывался прав, так кто она такая, чтобы ставить под сомнение его действия или причины. Но по ангельским меркам подобный проступок был серьёзным преступлением.