Марина Эльденберт - Цепи его души

— Да, Рауль был с ней знаком, эта женщина, тогда еще совсем молодая, происходила из довольно знатной семьи. Миллес Даскер на самом деле зовут Милена Дарни. Она с детства обожала сочинять истории, но ее родители, разумеется, воспротивились желанию дочери быть писательницей. Тогда она сбежала и переехала в Фартон, где работала школьной учительницей, а вечерами начала писать свою первую книгу. Она полюбила простого учителя, который преподавал в фартонской школе для мальчиков, и вышла за него замуж. Когда мы познакомились, у них уже был чудесный малыш.

Не зная, что на такое ответить, промолчала. Порыв ветра подхватил мои волосы: удивительно ласково, словно играючи, коснулся щеки.

— Когда мы прощались, она подарила нам с Раулем книгу «Сладкая горечь свободы» и пожелала счастья.

«Сладкая горечь свободы»?!

Так значит, та книжка, что я нашла в доме виконта, которую я привезла с собой в Вэлею — это подарок?! И память… об отце?!

— Я хранила книгу все эти годы, пожалуй, это было единственное, что я сохранила от…

Она запнулась, и меня вдруг обожгло. Обожгло болью, отчаянием, горькой злостью на самое себя.

— Не единственное, — сказала я и перехватила ее руку.

Так быстро, что леди Ребекка не успела ее отнять, а я уже скользнула пальцами по шраму, выглядывающему из-под плотной манжеты. Ожог, который она не стала сводить, и теперь я понимала, почему. Не знаю, как она его получила, но мне отчетливо представилась молодая женщина, прижимающая к груди самое дорогое, что у нее есть. Огненный ад, рушащиеся вокруг балки и она, закрывающая меня от того, что творится вокруг. Думаю, она даже не помнила, как обожглась.

Ветерок снова подхватил мою прядь, следом — ее, выбившуюся из строгого густого пучка, и тут же отпустил. Таким же легким флером меня коснулась надежда, вновь сменившаяся отчужденностью и болью.

— Теперь это все в прошлом.

— Если бы было в прошлом, — сказала я, — ты бы не вернулась сюда.

— Я вернулась, потому что эгоистично хотела искупления, — леди Ребекка пожала плечами. — Потому что хотела понять, что мне мешало тогда… много лет назад, когда отец потребовал от тебя отказаться, точно так же наняться на работу в этой деревушке, и…

Она вздрогнула и осеклась. Я шагнула к ней, не задумываясь, шагнула и обняла, насколько позволял выдающийся живот. Малыш снова толкнулся, и этот удар отозвался в ней, она широко распахнула глаза и попыталась отстраниться, но я не позволила.

— У тебя скоро будет внук, — заметила резко. — И если ты откажешься еще и от него, я тебя не прощу. Никогда, слышишь?

Пару мгновений леди Ребекка просто смотрела на меня, а потом разрыдалась. Я прижимала ее к себе, согревая теплом магии жизни или своего сердца, глядя на бескрайнее поле аламьены, которой играл ветер. Не знаю, что позволило ему вновь вернуться к жизни, но сейчас я была безумно этому рада. Огромные белые лепестки раскрывались, цветы тянулись к солнцу, совсем как много лет назад.

И кажется, я могла даже слышать голос отца, путающийся в шелесте ветра.

«… На ее крылышках пыльца, и если ты возьмешь бабочку в руки, она уже никогда не сможет летать».

Леди Ребекка была той самой бабочкой, которую взяли за крылья.

Общество, отец, страх за мою и за свою жизнь, отчаяние страшной потери — все это сыграло свою роль, но сейчас, спустя долгие годы ее сердце понемногу оттаивало и оживало. Для себя я решила, что сделаю все от меня зависящее, чтобы ей в этом помочь, остальное зависит только от нее.

В тот момент, когда я об этом подумала, ветерок снова подхватил мою прядь, скользнул прохладой по обнаженной шее, словно пальцами прикоснулся. Следом подхватил прядь волос леди Ребекки — и тут же снова отпустил.

Что это за странный ветерок такой?

Леди Ребекка уже не плакала, только всхлипывала тихонько, и я позволила себе отстраниться. Странная догадка, которая меня посетила, отозвалась в самом сердце, и я нырнула на грань.

Тишина, белая аламьена и… легкая, едва различимая дымка, окутывающая нас.

Меня и леди Ребекку, тянущаяся, касающаяся истончающейся серой вуалью.

— Папа, — прошептала я, не в силах поверить своим глазам.

Особенность проводника с каждым днем становилась от меня все дальше. Мало того, что я научилась ей управлять, так и беспокоила она меня все реже: чем сильнее становилась магия жизни, тем дальше отступала смерть. У Эрика тоже — он признался, что тьма больше ни разу не пыталась сквозь него прорваться, и сейчас я смотрела на отца, понимая, что вижу его в последний раз.