Ульяна Гринь - Сообщница артефакта

— Бабуля, а мы где?

— В пустыне Падших магов.

— Это что-то типа ада? — усмехнулась Алиса. — Всех грешников сюда ссылают?

— Можно было бы и так подумать. Вообще-то пустыня носит название Павших магов, тех, кто умер, погиб… Но люди отчего-то переделали на Падших магов.

— И как отсюда выбраться?

— Пешком! — бабуля обернулась, посмотрела строго сквозь очки и добавила: — Ты выберешься, не волнуйся. Я здесь для этого. А вот он…

— Кто он? — не поняла Алиса.

— Скажи мне, детонька, а ты его любишь?

— Кого? — удивилась Алиса. В таком контексте кандидатов быть таинственным «он» немного. Точнее, всего два. Поэтому она неуверенно выбрала наугад: — Фера, что ли? Я не знаю.

— Как это? Тут или любишь, или не любишь.

— Бабуль, ну я, правда, не знаю. Он какой-то… Он все время ускользает. Я и думаю: а нафига мне парень, который ускользает, которого никогда нет рядом?

Бабуля тяжко вздохнула. Поманила рукой:

— Давай-ка присядем на пару минут, отдышусь я. Уже не девочка, чтобы бегать по жаре…

Алиса подхватила старушку под локоть, помогла опуститься на песок, заботливо расправила подол старенького платья под сухонькими ногами со вздувшимися венами. Бабуля похлопала ее по руке, мол, не надо, не суетись, и Алиса присела рядом, обмахиваясь ладонью.

— Знаешь, милая… Ты же знаешь, кто я и что со мной случилось?

— Ты Торимель, — кивнула Алиса. — Твой муж умер, и ты ушла в Старый мир.

Бабуля кивнула, и Алисе показалось на миг, что та усмехнулась лукаво. Но только на миг. Когда бабуля снова заговорила, голос ее был строгим и немного трагичным:

— Да, мой муж погиб. Это было для меня ужасным ударом. Я любила его больше самой себя, больше собственной жизни. Я не могла дышать без него. Мне было всего шестнадцать лет… Я училась быть хозяйкой огромного дворца, училась быть ласковой женой, а заодно и заботливой матерью. Ну, а после того несчастного случая…

Бабуля тяжко вздохнула.

— Я ушла одним из порталов в Старый мир, совершенно не зная, что ждет меня там. Надеялась умереть. А там… Шел сорок второй год, шла война. Я затерялась в огромном городе, который слушал сводки с фронта, готовился к обороне, отражал воздушные налеты… Я сказала, что наш дом разбомбили, все документы погибли, все родные тоже. Я стала Тамарой Шульгиной тысяча девятьсот двадцать четвертого года рождения — прибавила себе два года. Вступила в комсомол. Записалась в ополчение. Служила в противовоздушной обороне, на крышах сидела, смотрела — не летят ли вражеские самолеты бомбить этот прекрасный город, который приютил меня и которому грозило полное разрушение…

— Бабуля… Это… страшно было, да?

— Страшно, детонька. А знаешь, что было страшнее всего? Сдаться. Ведь под каждым мостом я видела магические кристаллы… Они переливались, радугой светили, сияли после каждого дождя так, что глазам было больно. Словно звали меня… Говорили: вернись, Торимель, вернись домой. Там нет войны, там нет смертей, нет сводок с фронта, нет раненых, которые поступали каждый день с передовой. Там не надо плакать над ними… Я же из ПВО ушла в медсестры! Не смогла мимо госпиталя ходить каждый день. Им было так больно…

— Ты их руками лечила, бабуля? Как я?

— Эх, маленький… Знала бы я, как ты… Не умею я. Не вышла даром. Травки — вот да. Это мое. Я травками столько мальчишек на ноги подняла! Столько гангрен предотвратила, столько рук-ног спасла, столько лихорадок победила, что и счет потеряла даже… А сейчас думаю: умела бы руками, я бы их всех спасла! Всех!

Старушка замолчала, и Алиса молчала тоже, не решаясь прервать ее мысли. Потом осторожно спросила:

— Бабуля, а зачем ты мне все это рассказываешь? Сейчас!

— Так… Про деда твоего. Прадеда. Он ведь ко мне привязался в госпитале. Сказал: я неземная, он будет ухаживать за мной, пока я не соглашусь выйти за него замуж… А я не могла! Говорила ему: это неправильно, ведь я еще люблю того, другого!

— Бабуль, ну такое говорить нельзя!

— А мы честные были, не такие, как вы сейчас. Люблю другого, и все.

— Ну, а дедуля что? — уже с интересом спросила Алиса. Бабуля улыбнулась, словно изнутри, каким-то своим воспоминаниям:

— Сказал: неважно. Что он любит меня так сильно, что хватит на двоих.

— Один должен любить, а другой — позволять себя любить? Но так же нельзя! Это нечестно!

— Нечестно. Поэтому я и отказывалась почти год. А потом он попросился обратно на фронт. И я согласилась. Представь, детонька, твой дедуля добивался меня год! А ведь медсестер в госпитале хватало. Семнадцать лет мне было, а ему девятнадцать, и он был краса-а-авец! Дрогнула я. Не выдержала напора. И ведь полюбила его потом всем сердцем…