Джейд Дэвлин - Дождь в моем сердце (СИ)

Лейсан

В раннем детстве мне внушали, что я невыносимая лгунья и из меня не вырастет ничего хорошего. Ключевое слово — «не вырастет». Лет до пяти мне представлялось, что я так и застряну в возрасте «ни туда, ни сюда», не взрослая, не ребенок. Потом как-то догадалась, что вырастать все же придется, но обязательно кем-то нехорошим. Во всяком случае, бабушка, старейшая, а значит, главная женщина в доме, была в этом уверена.

Не то чтобы я была нелюбимым ребенком. Просто я была единственной дочерью своей матери и, в довершение, слишком похожа на отца. На первого, того, за которого мама выскочила без благословения предков и правильного обряда. И от которого сбежала обратно к родителям и своему второму мужу, найденному, как положено, семейной свахой и одобренному старейшинами семьи. Именно его я привыкла считать отцом.

Это замужество объединило два сильных соседских рода, и у нас даже поместье было одно, большое, просторное, удобное.

Отчим не был плохим человеком и меня не обижал. Просто жил своей жизнью занятого мужчины, главы семейства, отца моих младших братьев. Мать полностью погрузилась в новое замужество и исправно рожала своему господину наследников. По-моему, она была рада спихнуть меня на половину бабушки и вспоминать как можно реже.

Я была «вся в папочку». Эти слова произносились обязательно с пренебрежительно-недовольной гримасой и сопровождали любой младенческий проступок.

Мой отец был, естественно, лгуном, обманувшим мою мать, мотом, разбазарившим ее приданое, лентяем, «дерьмом в красивой упаковке», как выражался дед, ну и много еще кем… сейчас не упомнишь. А я действительно была на него очень похожа внешне.

Не помню, в какой момент я вдруг стала лгуньей еще и сама по себе, а не как дочь своего отца.

Наверное, тогда, когда моя любимая кукла упала в печь, брошенная туда одним из старших двоюродных братьев. Я плакала, он смеялся, и бабушка, у которой я наивно искала справедливости, не стала даже слушать моих завываний. Несколько раз больно шлепнула и запретила дарить мне таких красивых кукол, раз я не умею их беречь, да еще сваливаю вину на мужчин. Потом было еще несколько случаев. И я поняла, что защитить себя могу только сама.

Но решение это очень сильно повлияло на всю мою оставшуюся жизнь.

У меня было три двоюродных старших брата и два родных, младших. Одни были сильнее меня в силу возраста, другие — просто потому, что мужчина всегда прав.

Защищаться кулаками у меня не получалось. Да кто бы мне позволил… Поднять руку на мужчину — это хуже, чем сбежать из дома к бродячим цыганам и покрыть свой род позором!

Пришлось думать головой. Мои братья и кузены вовсе не стремились изводить меня специально, но дети жестоки, а я была такой удобной жертвой. К тому же я скоро заметила, что самый старший из двоюродных братьев, Гойчин, проявляет ко мне повышенный интерес, выраженный в испорченных платьях, сломанных игрушках и прочих прелестях…

Сначала я честно пыталась объяснить, откуда на выходном шелковом айю жирное пятно и почему розы бабушки Шу-Ай выглядят так, словно в них резвился носорог. Но это было мое слово против слова братьев. Их было больше, и они были мужчинами. И скоро все в доме знали, что старшая внучка достойной госпожи Гу-Риань неисправимая лгунья. Потому что мое упрямство не позволяло мне признать свою вину там, где ее не было, и я упорно отрицала все до последнего.

Увы, эта слава скоро свела к нулю все мои попытки найти защиту у взрослых. Теперь кто бы что ни натворил, виновата в результате оказывалась «врушка Лей». Просто потому, что она никогда не признается.

Надо отдать должное смекалке братцев, они очень быстро научились этим пользоваться.

Кто разлил бабушкино драгоценное розовое масло и унес флакончик работы самого Шен Ми? Лей, она же девчонка и врушка! И никому не интересно, что этот чертов флакончик из резного стекла старший братик проиграл в мачонги…

Кто съел приготовленную для гостей медовую тай-ки?

Лей, она же девчонка-сладкоежка! Ну и что, что меня тошнит от этой вареной букашки!

И меня дополнительно наказывали «не за то, что натворила, а за то, что лжешь и не признаешься!»

Что мне оставалось?

Учиться врать и выкручиваться, вот что.

Сначала получалось довольно неуклюже, но тут главное было вовремя пустить слезу, попросить прощения за «нечаянно улетевший мячик» и не упоминать злорадно хихикающих из-за угла братьев.