Анастасия Никитина: И.о. Бабы-яги

— А коллег не любят?

— Любят, но по-дружески. Понимаешь? Ну, как ты своих витязей любишь…

— Я с ними не целуюсь! — возмутился Черномор.

— Так это для коллег-женщин традиция, — попыталась выкрутиться я. — А наречённым положено в любви признаваться, цветы, подарки дарить и всякое такое. Ну и нравиться они друг другу должны. Вот мне, например, мужчины нравятся нежные, заботливые. Чтобы выслушать могли, согреть, когда нужно…

Он молча встал и ушёл. Я чуть не выругалась вслух. Показала мужику, как на брудершафт пить надо, молодец!

На следующий день я сходила на побережье, где стоял терем витязей, но Черномора не нашла. Он вообще стал исчезать всякий раз, когда я появлялась на берегу. И сам больше в мою избушку не заглядывал. Короче, дурные замашки двадцать первого века мужик не понял и не воспринял. Теперь я его только издалека на взморье и видела. А мне его не хватало…

Я мотнула головой, отгоняя печальные воспоминания, и взялась за кашу. Надо ещё зелье от мышей сварить, а вечером с Лешим скандалить: опять он грибы от моего дома отвёл и буреломом огородил…

— Хозяйка! — снова прилетело из-за калитки.

Я вздохнула, приладила на место бутафорский нос и пошла открывать.

Новое утро началось с грохота и русского матерка: два богатыря перетаскивали через забор стол размером с мою печку.

— Хозяйка! — обрадовались они, заметив в окне мою заспанную рожу. — Будь доброй, отвори калиточку!

Сплюнув, я накинула на плечи шаль и вышла во двор.

— Вот! — выдохнул один из богатырей, установив деревянного монстра посреди двора. — Черномор-батюшка велел кланяться…

— Ну конечно! — перебила я. Этой присказкой богатыри раз за разом сопровождали каждую свою ненужную услугу, то ли стесняясь, то ли побаиваясь впрямую просить самогонку. — Черномор-батюшка дурень слепой и в избушку мою не захаживает! Или это ему с пьяных глаз палаты царские там померещились?! Куда мне такую махину? Она и в дверь не пройдёт!

Два атлета синхронным движением полезли в затылки.

— Извиняй, хозяйка, ошибочка вышла…

— Ошибочка у них вышла! — всё больше распалялась я, ёжась под утренним ветерком. — У вас ошибочка, а мне потом с Лешаком скандалить! Сколько вы леса на эдакого урода перевели?! Да мне же с ним не расплатиться будет! И вообще, нашли, когда за самогонкой явиться, дурни!

— Ну, извиняй, хозяйка, — одновременно развели руками балбесы.

— Под яблоню поставьте, — буркнула я, постоянно обходить четырёхметровую столешницу, торчащую посреди двора, мне не улыбалось.

Вернувшись в избу, я с сомнением покосилась на разворошенную постель на лавке, но досыпать было уже поздно. Прибраться и позавтракать много времени не заняло. Зато я успела успокоиться и уже не брызгала ядом на каждую не вовремя скрипнувшую половицу.

Наконец с уборкой было покончено, и посреди комнаты появился большой медный котёл. Я плюнула под него, зажигая магический огонь, и влила ведро воды, заготовленное ещё с вечера. Начиналось то, ради чего я на самом деле жила здесь.

— За тёмным лесом, за Белой горою кати мелким бесом, пройдись метлою, — шептала я, ритмично взмахивая помелом. — Собери ветер, собери тучу, мир чист и светел, выбирай получше…

В котле медленно закручивался серый водоворот того, что уже никак не напоминало родниковую воду. Мимоходом удовлетворенно кивнув, я потянулась за травами. Руки машинально метали в варево один ингредиент за другим, губы беззвучно шептали заговор, и сперва едва заметный парок над зельем густел, превращаясь в тёмно-зелёный смерч.

— Возьму силу. Отдам силу. Кто бы ты ни был. Не быть тебе милу. Стеною встану. На пути незримо. Кто бы ты ни был. Идти себе мимо.

Над полом плыл мутный туман, который медленно смешивался с парами моего варева и втягивался в открытый зев печки. По вискам сползали капли пота, а помело, казалось, стало свинцовым, но я упрямо повторяла слова древнего заговора:

— Мир закрытый. Жизнь чужая. Кого ни спросят. Никто не знает. Ворота скрыты. И стен не видно. Подумай: «Нету». Не так обидно.

— За стеною вой млады. Чужому гостю не будут рады. Зайти за стену не хватит прыти. А кому хватит, тому не выйти… — вплелся в мой ослабевший голос густой бас Черномора, и поверх моих пальцев на помело легли его большие мозолистые ладони.

Сразу стало гораздо легче. Не то чтобы с меня сняли ту бесконечно тяжёлую плиту древней нечеловеческой магии, что давила на плечи, пригибая к земле. Но её мощь определённо стала мягче… «Выносимее», как бы странно ни звучало это слово.