Полина Люро - Мой друг играл на саксофоне [СИ]

Я сидел за столиком небольшого уютного кафе «Гавана», лишь едва касаясь губами края маленькой чашки и вдыхая бесподобный аромат кофе. Только дышать им ― большего позволить я себе не мог: последние месяцы сердце билось слишком часто, словно предупреждая, что пришло моё время.

Проходивший мимо Джо, тряхнув рано поседевшими, когда-то смоляными кудрями, похлопал меня по плечу:

«Опять школу пропускаешь? И как отец допускает такое? Скажи ему, чтобы заглянул хоть ненадолго, я по нему соскучился. Ведь живём в одном городе, неужели у известного писателя нет времени навестить старого друга?»

― Джо, отца опять нет дома, он уехал в Южную Америку собирать материалы для новой книги. Слушай, а кто это у вас поёт? Здорово, зашибись… Какая девушка… ― спросил, прекрасно зная ответ.

― Что, оболтус, нравится моя дочка ? Джоанна, красавица… Знаешь, после смерти Мэри я один её воспитывал. Девчонка вся в мать ― и красотой, и характером, и голосом. Из-за неё и позвал тебя. Раскури сигару, посмотри на неё внимательно. Да, знаю, что тебе нельзя, но дело на пять минут. Страшно мне за неё. Бледнеет часто, а то и в обморок падает. А ведь девчонка ― кровь с молоком. И к врачу её водил, и к колдуну ― все лишь плечами пожимают, мол, здорова. А у меня на сердце такая тяжесть. Не могу я и её, как жену, потерять…

Я кивнул. Знаю, знаю, зачем он позвал меня сегодня и о чём хотел попросить. Это мне тоже известно. Да, мы с Джо уже много лет знакомы, с самого детства. Вот только никак не могу решиться и сказать ему правду, что я и есть тот самый друг, много лет назад сошедший с ума от его жены. Тот, кто, пережив с ней короткий роман, смотрел, сходя с ума от горя, как умирает любимая, не в силах ей помочь, и как все эти годы Джо растил мою дочь .

А я, в отличие от него, не старел; год за годом оставаясь всё тем же девятнадцатилетним мальчишкой. Не понимая, почему это со мной происходит . Вот и приходилось выдумывать про отца-писателя, проводящего всё время за границей.

Тёплый ветер с моря взъерошил мои волосы, донося голоса туристов, бродящих вдоль Малекона. Ещё целый час до десяти, когда наступит тёплая южная ночь, опустеют улицы, и закроются уютные кафе и бары города. А пока играет музыка, звучит с маленькой сцены голос моей дочери ― я должен успеть…

Парнишка Серхио пришёл сюда не для того, чтобы, возможно, в последний раз вдохнуть запретный аромат кофе и ещё раз насладиться пением Джоанны. А чтобы выкурить сигару, которая наверняка меня убьёт, и узнать, что за недуг съедает изнутри свет моих очей ― дочку, ради которой готов на всё…

Джо смотрел на меня с надеждой и протянул уже раскуренную сигару, и я взял её из его тёмных, как эбеновое дерево, морщинистых ладоней своими юношескими светлыми пальцами настоящего креола. Красивого и вечно юного по прихоти бога или дьявола. Откуда мне это знать…

Она пела на маленькой сцене, и её совсем уже не детское тело плавно двигалось, повторяя напевы, заставляя каждого мужчину в этом зале не отводить восхищённых глаз. Как когда-то от её матери Мэри. Она не просто пела ― колдовала и манила своим бархатным контральто, сводя с ума, вызывая безумные желания. И только я и Джо видели в девочке маленького, ещё не до конца созревшего ребёнка, не готового к этой страшной жизни…

Я смотрел, как любящий отец, который никогда не осмелится назвать это так быстро повзрослевшее чудо ― дочерью, никогда не посмеет поздравить её на празднике пятнадцатилетия, не признается в том, что виноват в смерти матери, потому что не успел вовремя прийти на помощь и в итоге опоздал навсегда…

Взял из рук Джо сигару и, глубоко затянувшись, вдохнул в себя её ароматный и терпкий дым, чтобы потом выпустить туманные кольца в сторону поющей четырнадцатилетней малышки, за плавными движениями которой следили все. Её белое платье обтягивало стройную фигуру, открывая смуглые, пока ещё немного худые плечи и незрелую грудь, расходясь от коленей крупными воланами, словно морские волны от камня. Она пела и танцевала румбу, и зал замирал от восторга.

Я помнил это платье ― белое в чёрный горох с воланами до самого пола. Его любила носить Мэри, и когда я срывал его с шоколадного тела, она умоляла меня, осыпая горячей волной поцелуев: «Осторожно, Серхио, только не порви. Мне не в чем будет выступать». И я был осторожен, зарываясь в копну её густых кудрей, и кусая алые губы, посмевшие принадлежать другому.