Полина Люро: Неслух [СИ]

Худенький двенадцатилетний мальчишка лежал на широкой лавке обнажённой спиной вверх, закусив губу, и молчал. Внушительного вида седой монах суетился вокруг него, осторожно протирая глубокие шрамы на исполосованной кнутом коже, и обильно смазывал их тёмной, плохо пахнувшей мазью. Морщины на его лбу двигались вслед за изогнутыми бровями, когда он осторожно касался ребёнка. Губы дрожали, а в маленьких заплывших глазах прятались слёзы сострадания.

― И почему ты такой неслух, ну, скажи мне, почему? ― тихо бормотал он, особенно не рассчитывая на ответ. ― Слушался бы меня, и ничего бы с тобой не случилось. Но ведь ты упрямец, каких поискать. Всё делаешь по-своему. И вот, чем это закончилось.

Монах тяжело вздохнул, взглянув на окровавленное тряпьё, в которое превратилась рубаха мальчишки после того, как настоятель монастыря «наказал» его своим кнутом. Он, кряхтя, наклонился, подобрал обрывки одежды и бросил их в очаг. А потом вернулся к мальчику и сел на соседнюю лавку, уронив на колени натруженные руки.

― Ал е н, никчёмный кусок ослиного помёта, знаю, что слышишь меня. Не молчи, скажи хоть что-нибудь, или я подумаю, что ты уже отправился на небеса к своему дружку Люк а .

Но Ален упрямо молчал, и старый монах потянулся за бутылкой вина, припрятанной им под лавкой. Какое-то время он молчал, в келье раздавалось лишь тихое бульканье, прекратившееся с его расстроенным возгласом: «Вот ведь мерзкая дрянь, опять опустела! А утром, точно помню, была полным-полна».

Он посопел и снова обратился к мальчику.

― Молчишь? Ну, молчи. Кто я тебе? Да никто, просто брат Барт е м, зачем со мной разговаривать. Это ведь не я спас тебя год назад во время грозы и принёс на своём горбу, полуживого, в монастырь и выхаживал твои чудом не обгоревшие кости, на которых и мяса-то почти не было. Наверное, кто-то другой вылечил глупого, ничего не помнящего мальчишку, дал ему имя Ален, что значит «красивый». А потом с трудом уговорил Настоятеля оставить при монастыре, чтобы тот не умер от голода в горах, правда? ― и он опять обиженно вздохнул.

― Пожалуйста, замолчи, ― прохрипел Ален, ― нашёл, чем хвастаться. Да лучше бы я сдох от удара молнии, чем терпеть такое здесь… Всё равно убегу, никто меня не удержит. Вот только поправлюсь и поминай как звали.

Монах немного помолчал, потом встал и медленно пошёл за новой бутылкой монастырского вина. Ален прислушивался к удаляющемуся тяжёлому топоту его ног, молча глотая слёзы обиды и унижения. Бартем — искусный травник, его мазь остудила горящие раны на спине и даже уменьшила боль, но она не могла избавить от того, что мучило и сжигало Алена изнутри ― ненависти к Настоятелю монастыря.

О том, что брат Рейнер, при его высоком положении, питает слабость к красивым мальчикам, Ален узнал ещё год назад, когда оказался здесь стараниями доброго травника. Тогда он был очень слаб, и его жизнь висела на волоске. Бартем и его ученик Люка буквально вырвали мальчишку с того света, по очереди день и ночь ухаживая за ним. Этого Ален никогда не забудет, напрасно наставник упрекал его в подобном бесстыдстве.

Бартем заменил Алену отца, которого он не помнил, а Люка стал для него и братом, и другом. «Ох, Люка… Как же болит сердце при мысли о тебе: нескладный, худой, но улыбчивый и добродушный с мягкими карими глазами, безобидный и никому не причинивший зла за свою короткую жизнь. Зачем ты убил себя, глупый? Знаю почему и из-за кого , но не понимаю ― зачем? Этот мерзавец не стоит твоей жизни, а теперь он взялся за меня», ― Ален подавил стон, такую боль причиняла ему эта рана.

Старый травник возвращался в келью, видно, очередная бутылка была припрятана им где-то недалеко. Прошёл всего месяц с тех пор, как Люка не стало, но именно с этого момента Бартем пристрастился к выпивке, тяжело переживая потерю ученика. Теперь у него оставался только этот неслух, да и тот делал всё, чтобы так или иначе покинуть старика.

«Гордый упрямец, ни капли смирения, из него никогда не получится монах. Никого не слушает, не то что Люка. Мой бедный Люка», ― Бартем вытер непрошенные слёзы рукавом рясы и подошёл к лежащему Алену.

― Сбежать хочешь, свиной выкидыш? Но как ты это сделаешь, если у тебя и подняться-то сил нет? А вдруг раны загноятся, и ты умрёшь прямо здесь, в этой келье? А всё потому, что ты ― гордец, а нищим гордость не положена и, вообще, это смертный грех. Подумаешь, потерпеть он не может! Вот Люка был совсем другим, не тебе чета…