Eve Aurton - Теряя себя

— Просыпайся, Джиллиан, — тихий голос проникает в сознание тягуче липкой патокой, и я встряхиваю головой, будто желая скинуть опутавшую разум иллюзию. Мне сложно поверить, что спустя столько времени, передо мной стоит что-то знакомое и родное. Родное потому, что когда-то давным давно, за пределами этой камеры, было частью моей никчемной и жалкой жизни. — Приведите ее в чувство, — уже строже говорит Леви, и тут же обжигающе ледяная вода вонзается в мое тело, в секунду возвращая в реальность. Я в ужасе распахиваю глаза и вытягиваюсь в тугую струну, не справившись с прошедшей по телу судорогой, превратившей мышцы в камень. — Выйдете все, — бросает он сухо и, дождавшись, когда охранники выйдут, переводит на меня тяжелый бездушный взгляд. Лучше бы в нем плескалась ненависть, которую я заслужила, потому что бесчувственность намного страшнее. — Не думал, что ты так долго продержишься, — Леви стоит прямо передо мной, смотря ровно в мои глаза и не спускаясь ниже — на измученное, уставшее от пыток тело, которое, отходя от холода, начинает дрожать. Лязг цепей слишком явственно режет по ушам, совершенно стирая наступившую после ухода палачей тишину, и я не выдерживаю напряжения, опуская голову и принимаясь разглядывать лужу подо мной. Она ярко-красная от воды и смешавшейся с ней крови.

Я тоже не ожидала, Леви.

— Видимо, они плохо стараются, — подытоживает он и наконец отступает, начиная двигаться вдоль столов и рассматривать лежащие на них предметы. Некоторые из них он берет в руки, подносит ближе к лицу и задумчиво кладет обратно. А мне каждый его шаг кажется настоящим испытанием, потому что я знаю, на что он способен ради своего Господина.

— Я не хотела, не хотела убивать его.

— Хватит, — обрывает меня Леви, резко разворачиваясь и даже вскидывая руку в останавливающем жесте. — Не передо мной ты должна оправдываться.

— Если бы у меня была возможность… я бы вымолила прощение у Господина, и не для того, чтобы избежать смерти, а для того, чтобы он знал: я не желала его смерти. Только не я, — пытаюсь встать на ноги, чтобы разгрузить затекшие и онемевшие уже руки, и совершенно забываю про сломанную ногу, которая тут же напоминает о себе острой болью. Она проходится по позвоночнику и замирает на губах протяжным стоном, она лишает меня последних сил, и я не нахожу ничего лучше, чем закрыть глаза и затихнуть. Кажется, от боли люди сходят с ума, интересно, я сойду тоже? И будто читая мои мысли, Леви произносит:

— Я бы мог заняться тобой, но, боюсь, ты не выдержишь и десяти минут. Сойдешь с ума от боли, а нам нужен чистый разум.

До меня не сразу доходят его слова, я словно проваливаюсь в вакуум и воспринимаю действительность в замедленной съемке. Она кружится вокруг меня и вызывает тошноту. Во рту скапливается слюна, и я часто-часто сглатываю, чтобы сдержать рвотные позывы и не опуститься в его глазах еще ниже. Наверное, мой вид и так вызывает отвращение: порванная и скатанная на талии майка, грязная, окровавленная; кровоподтеки и синяки; порезы; местами присохшая кровавая корочка, хоть как-то скрывающая раны.

— Нам? — спрашиваю я, едва шевеля губами и стараясь не упустить нить разговора.

— Да, нам, — Леви кивает, по-хищному осторожно подходя к двери и, пока я судорожно продумываю варианты развития событий, медленно открывает ее. Сначала я улыбаюсь, не веря собственным глазам, а потом смеюсь, смеюсь по-безумному громко, действительно напоминая умалишенную. Трещинки на губах лопаются от напряжения, и мне вновь больно, но я уже не могу остановиться, с каждой секундой все глубже увязая в диком смехе. От него даже грудная клетка сжимается, и сердце ускоряет ритм от нехватки кислорода.

Господин, вернувшийся с того света, чтобы забрать мою душу. Разве может быть что-то больнее, чем знать, что он здесь ненадолго и скоро вернется на ту сторону? Без меня, конечно, потому что я не нужна ему больше.

— Оставь нас, Леви, — его голос ровен и тих, но тем не менее заставляет меня унять приступ истерии, только изредка глупые смешки портят почти идеальную картину. Передо мной призрак, всего лишь призрак — я должна помнить об этом. Тогда почему свежий древесный аромат перебивает запах собственного немытого тела и возрождает во мне слабую надежду, что Рэми мог выжить? Наперекор всему. — Ты вызываешь восхищение, Джиллиан. Почти, — дополняет он, точно так же, как и Леви минуту назад, подходя к столу. А я отчаянно цепляюсь за его образ, с каким-то ненормальным голодом вглядываясь в каждую черту: в идеально ровную осанку, расправленные плечи, черную ткань пиджака, обтянувшего подтянутый торс, гладко зачесанные назад волосы и даже запонки, сверкающие мрачным черным блеском, когда Хозяин берет одну из штуковин, напоминающую стальную грушу, и, поворачиваясь ко мне, показывает ее. Плевать, плевать на мертвое железо, потому что мой Господин жив. — Отличное орудие пытки, все же инквизиторы средневековья не были лишены фантазии, хоть и довольно-таки больной. Знаешь, для чего это? Хотя бы догадываешься? — Он пожимает одним плечом, как-то нелепо и нервно, словно ему противно говорить об этом, и показывает орудие в действии, поворачивая винт и раскрывая лопасти груши. — Ее вставляли в любое из отверстий в человеке и медленно, наслаждаясь реакцией жертвы, раскрывали. Особенно любопытно это применялось на женщинах. Я мог бы лично провести экскурс в историю, но не хочу обижать Вацлава, пожелавшего провести с тобой воспитательные работы. Уверен, ты будешь молить господа, чтобы твое сердце остановилось, потому что он приготовил для тебя нечто особенное. Ты так верна своей идее… — резко меняя тему, говорит Рэми, пока я стараюсь унять дрожь от одной лишь мысли о том, что со мной сделают, как только он уйдет. — Как ты думаешь? Люди, которым доверяешь, бьют больнее?