Алекс Финн - Чудовище

Я направился к двери.

Однажды, когда я был ребенком, и гулял на площади Таймс-Сквер с няней, я поднял голову и увидел отца на плазменном экране, выше всех остальных. Няня пыталась поторопить меня, но я не мог оторвать от него глаз; я заметил, что и другие люди смотрят на экран, наблюдают за моим отцом.

На следующее утро, когда отец в банном халате рассказывал маме какую-то длинную историю о телевещании той ночью, которое заставило всех этих людей смотреть на экраны, я боялся даже смотреть на него. Я все еще видел его таким большим, больше всех и высоко надо мной, где-то в небесах, словно Бог. Я боялся его. В тот день в школе я всем рассказывал, что мой отец — самый влиятельный человек в мире.

Это было очень давно. А теперь я знал, что мой отец не был идеалом, не был Богом. Я заходил в туалет после него, и знал, что и он не испражняется розами.

Но сейчас, подойдя к двери, я был вновь испуган. Я стоял, положив руку на дверную ручку, прижавшись заросшим мехом лицом к дереву.

— Я здесь, — сказал я очень тихо. — Я собираюсь открыть дверь.

— Так открывай ее.

И я толкнул дверь наружу. Казалось, умолкли все звуки Манхеттена, и я могу слышать каждый шорох, словно оказался в лесу: я слышал, как дверь спальни трется о коврик, слышал свое дыхание, биение своего сердца. Я даже не мог себе представить, что сделает мой отец, как он отреагирует на то, что его сын превратился в монстра.

А он выглядел… раздраженным.

— Что за… зачем ты натянул на себя это? И почему ты не в школе?

Ну конечно. Он решил, что это костюм. Любой бы так подумал. Я постарался говорить как можно мягче.

— Это и есть мое лицо. Пап, я не надевал маску.

Он уставился на меня, а затем рассмеялся.

— Ха-ха, Кайл. У нас на это нет времени.

Ты, что же, думаешь, что я трачу впустую твое драгоценное время? Но я изо всех сил пытался сохранить спокойствие. Я знал, что если рассержусь, то буду ворчать, рычать и скрести лапой пол, как животное в клетке.

Отец схватил клок шерсти на моем лице и резко дернул его. Я взвизгнул и, прежде чем я даже смог подумать, мои когти оказались рядом с его лицом. Я остановился, почувствовав, что моя лапа касается его щеки. Он уставился на меня, запаниковав. Он отпустил мою шерсть и отступил. Я видел, что он дрожит. О, Господи, мой отец дрожит…

— Пожалуйста, — сказал он, и я увидел, что его колени подкашиваются. Он замер напротив двери.

— Где Кайл? Что ты сделал с моим сыном? — он заглянул мне за спину, словно хотел оттолкнуть меня и пройти вовнутрь, но не посмел. — Что ты сделал? Почему ты находишься в моем доме?

Он едва ли не плакал, и я вместе с ним. Но я смог сказать ему ровным голосом:

— Папа, Кайл — это я. Я Кайл, твой сын. Разве ты не узнаешь мой голос? Закрой глаза, может, тогда ты сможешь узнать.

Но, как только я это сказал, меня посетила ужасная мысль. Может, он меня и не узнает. Мы же так мало разговаривали за последние несколько лет. Наверное, он не узнает мой голос. Скорее всего, он выгонит меня на улицу и заявит в полицию, что его сына похитили. А я буду вынужден спасаться бегством и жить под землей. Я стану городской легендой — монстр, живущий в нью-йоркской канализации…

— Папа, пожалуйста.

Я протянул руки, чтобы проверить, есть ли у меня еще отпечатки пальцев, даже если они теперь совсем другие. И посмотрел на него. Он закрыл глаза.

— Папа, пожалуйста, скажи, что ты узнаешь меня. Пожалуйста.

Он открыл глаза.

— Кайл, это действительно ты?

А когда я кивнул, он сказал:

— И ты не пытаешься разыграть меня? Потому что если это так, это совсем, совсем не смешно.

— Это не шутка, папа.

— Тогда что? Как? Ты болен? — он провел рукой по глазам.

— Это все ведьма, папуля.

Папуля? Я вернулся к тому слову, которое произнес только однажды, в те две минуты между моментом, когда я научился говорить, и моментом, когда я понял, что Роб Кингсбери никому не может быть «папулей».

Но я сказал:

— Папуля, прямо здесь, в Нью-Йорке, существуют ведьмы, — я замолчал. Он смотрел на меня, не моргая и не двигаясь, словно я превратил его в камень. А затем, очень медленно, он осел на пол.

Когда, наконец, он немного пришел в себя, он сказал:

— Это… эта штука… эта болезнь… состояние… чтобы ни случилось с тобой, Кайл… мы справимся с этим. Мы найдем доктора, и все уладим. Не переживай. Мой сын так выглядеть не должен.

И я почувствовал облегчение, хотя все еще нервничал. Облегчение потому, что был уверен — мой отец справится с тем, что никому больше не под силу. Мой отец был весьма известным человеком, и могущественным. Но нервничал потому, что он сказал: «Мой сын так выглядеть не должен».